Генерал вернулся через четверть часа. Сбросил алую черкеску с «георгием», кряхтя, нагнулся под стол и вытащил оттуда бутылку коньяка. Следом появились две серебряные стопки.
– Ну, с Его Величеством поздоровкался, теперь можно и…
Лыков молча разлил коньяк. Собеседники выпили, и Черевин сообщил:
– Сашка вас ждет. Езжайте прямо к нему.
– А… что я могу передать князю?
– Уже передали. Надворный советник Лыков сообщит ему августейшее неудовольствие. И приказ государя ответить на все ваши вопросы.
– Ух ты! Благодарю, ва… Петр Алексеевич. Только я опасаюсь, что этот индюк утаит с обиды самое важное. Вы давеча говорили о содействии Ширинкина. Как я могу его получить?
– Приходите сюда нынче же, к восьми часам пополудни. Евгений Никифорович вернется из Гатчины. Это человек на своем месте. Я ему скажу – он все сделает.
– Весьма признателен!
На правах царского гонца Алексей получил карету с двуглавым орлом. Так он еще не ездил! Красота: все уступают дорогу… Через двадцать минут сыщик снова входил в Эрмитажный театр.
Долгоруков удивил его. Не моргнув глазом, князь выслушал августейший выговор – и отказался отвечать на вопросы! Выспренним тенорком он заявил:
– Ни я, ни мои подчиненные не позволим полицейским ищейкам вынюхивать и высматривать в священном месте – при Дворе российского императора! Наш государь по своей неизбывной доброте уступил навету. И наказует меня, своего верного слугу. Я вынесу это как награду, поскольку перед Его Величеством я чист! А вы… вы можете жаловаться на меня снова.
Лыков был обескуражен. Второй раз он теряет время с этим идиотом! Отчаянное упрямство сановника даже вызывало уважение. И не боится человек царского гнева… Принципы, хоть и дурацкие, были для него важнее служебных рисков! Впрочем, видать, риски не так страшны: князь понимает меру дозволенного. В любом случае помощи в экспедиции ему не окажут.
Между тем Долгоруков не унимался. Он с укоризной стал поучать сыщика:
– Как вы могли?! Как вы могли с этой мирской грязью явиться сюда? Ведь Двор – это как храм! Здесь и люди, и обычаи – все проникнуто монаршим присутствием. Выше которого только Божественное… Какое еще дознание может быть в этом особом мире? Кого вы осмеливаетесь подозревать? Придворных? Да это же лучшие из людей России!
На этом месте Лыков не сдержался и ответил разошедшемуся царедворцу:
– Лучшие из людей? Здесь? Полноте. Вы случайно не Мартынова имеете в виду?
Князь осекся как от пощечины, помолчал и в бешенстве выбежал вон из собственного кабинета.
Бывший шталмейстер Мартынов начинал свою службу в казаках. Он вступил в связь с женой начальника, донского атамана генерала Черткова. Всесильный тогда Петр Шувалов («Петр Четвертый»), женатый на сестре атамана, решил удалить неразборчивого в средствах карьериста. По его просьбе как знак милости войску государь назначил Мартынова адъютантом самого цесаревича. Вопреки желанию последнего. И казак пошел в гору. Когда наследник стал государем, Мартынов сделался сначала флигель-адъютантом, потом генералом и шталмейстером Двора. Хам и казнокрад, человек на редкость нечистоплотный, всеми презираемый, он, несмотря на это, поднимался все выше. Перейдя в статскую службу в чине тайного советника, бывший казак возглавил придворно-конюшенную часть. И продолжил обирать казну. Якобы крутой на расправу император не решился выгнать Мартынова. И чтобы избавиться от него, перевел вора… в Сенат. Сенаторы были возмущены и поговаривали о Калигуле и его коне – а Мартынов смеялся.
Лыков вышел на улицу раздосадованный. Чертова Особенная часть! Чертовы великосветские дела! Насколько проще ловить старых добрых налетчиков вроде Гусиной Лапы. Придворная каста не пускает его, Лыкова, внутрь. И не пустит никогда. Нужна голубая кровь, а еще гуттаперчевая спина. Тьфу!
Оставалась надежда на собственную секретную агентуру да на содействие Дворцовой полиции. Против состоящих в должности пока нет ничего, кроме неясных подозрений Лыкова. Но если они не подтвердятся? К Черевину с Ширинкиным тогда на козе не подъедешь. А их помощь может еще не раз понадобиться. Но мотивы у Лыкова честные, стыдиться их нечего, а ошибаются все. Пусть судят – за сыщиком останется его правота.
Вечером Алексей узнал, что государь уезжает в Петергоф. Царская семья обыкновенно перебиралась туда в конце мая и жила до августа, до отбытия в Ливадию. Его Величество закончил свои дела в столице и возвращался к семейству. Значит, следом за ним укатит и его охрана! Так оно и вышло. Полковник Ширинкин стоял на дворе и нервно постукивал себя саблей по голенищу. Увидев сыщика, он козырнул:
– Рад встрече, Алексей Николаевич! Но у вас только пять минут…
Алексей познакомился с полковником в декабре восемьдесят девятого года. Это был тяжелый для него месяц. Сыщик вернулся с Сахалина и временно находился не у дел. Кабинетные крысы из МИДа подали государю истеричный рапорт. В нем говорилось, что надворный советник Лыков перебил мирных японских рыбаков, чем поставил русско-японские отношения на грань разрыва. Министр внутренних дел оправдывал действия своего подчиненного, но как-то вполсилы. Рыбаки-де укрывали беглых каторжников, вот и вышло недоразумение… А так Лыков до сих пор ни в чем предосудительном не замечен. Пусть государь сам решит, казнить его или миловать.
Алексей, задетый таким поведением начальства, молча ждал. Он приходил утром на службу, сидел в кабинете до обеда и возвращался домой. Никаких дел ему не поручали. «Маленький» Дурново ободрял сыщика, ходил на прием к «большому», но министр проявлял нерешительность. Самое удивительное, что японцы, понимая свою вину, помалкивали. Дипломаты просто раздували из мухи слона, напоминая государю о собственной незаменимости. Наконец вмешался военный министр Ванновский. Он получил запоздавшим пароходом подробный рапорт от Таубе. Весь сахалинский инцидент был описан там в деталях. И отмечена выдающаяся роль в нем надворного советника Лыкова. Ванновский показал рапорт Его Величеству, тот вызвал Дурново-министра и велел срочно подать представление Лыкова к награде. Сыщика вписали между строк в Рождественский список. Подали на скромную Анну третьей степени, притом что у Лыкова уже была вторая. А вышел Владимир!
Иван Николаевич Дурново, вернувшись от государя, вызвал к себе Петра Николаевича и Алексея. И рассказал им в лицах, как все прошло. Он подал список, Его Величество взял карандаш и стал его просматривать. Дойдя до фамилии «Лыков», он спросил:
– А не он ли тогда в Варшаве раскрыл целый заговор? В восемьдесят седьмом году.
– Не могу знать, – ответил министр. – Я в то время служил по ведомству императрицы Марии.
Государь прервал доклад, долго рылся в столе и вытащил старый рапорт Варшавского генерал-губернатора Гурко.
– Вот! Иосиф Владимирович ходатайствует о награждении коллежского асессора Лыкова за отличную распорядительность и бесстрашие. Я говорил тогда Толстому [23] , чтобы внес. Но он уже сильно болел и многие дела забывал. Так и протянули.