Дурново стукнул по столу кулаком.
– Более гибких у меня пруд пруди! А вот более опытного нет! И вам это известно! Ультиматумы ставит…
Лыков молчал.
– Тут служба! – продолжил директор. – Департамент полиции, а не сельский сход! Как смеете вы отказываться выполнять мое распоряжение? Ну?
– Разрешите подать прошение об отставке, – вполголоса сказал надворный советник.
Дурново сразу успокоился.
– Сядьте!
Лыков повиновался.
– Значит, вы настаиваете?
– Да.
– Под вашу ответственность!
– Разумеется.
Дурново стал подписывать отношение к прокурору, тут дверь распахнулась, и вошел секретарь директора Зыбин.
– Ваше превосходительство, пришел ответ от одесского градоначальника на вчерашний запрос. Прикажете зачитать?
– Читайте.
– «На ваш номер сообщаю… В 1884 году студент третьего курса юридического факультета Императорского Новороссийского университета Арабаджи арестовывался наружною полицией города Одессы. Причина – попытка покушения на профессора Оземута. Указанный профессор отказался поставить Арабаджи удовлетворительную оценку по международному праву. Тогда тот раздобыл отпущенный [30] кинжал и явился на факультет с целью зарезать обидчика. Оземут сумел выбраться наружу через комнату швейцаров и добежать до городового. Уголовное преследование Арабаджи было прекращено по ходатайству командующего войсками Одесского округа генерала от инфантерии Роопа». Все.
– Спасибо, вы свободны.
Дурново дал секретарю выйти и незамедлительно выругался. Причем использовал морскую терминологию, хорошо знакомую Лыкову по общению с Павлом Афанасьевичем.
– Вот зачем ему срочно понадобилось православие!
– Именно чтобы не сесть в тюрьму, – согласился Алексей. – Неофита отстояли. Трудно отказать командующему войсками в его просьбе! И не было никакой магистерской диссертации.
Маховик закрутился. Дурново подписал ходатайства и велел соединить себя через телефон с прокурором Окружного суда. Обрисовал ему ситуацию и попросил ускорить процедурные действия. Тот сразу же вызвал следователя по особо важным делам. Когда Лыков привез на Литейный свежеизготовленное отношение, все нужные бумаги оказались уже оформленными. Авторитет директора Департамента полиции был велик. В половине восьмого пополудни в кармане у сыщика лежали ордера. До начала обысков оставалось еще время, и он поехал на Тверскую.
Директор Петербургско-Тульского земельного банка уже ждал Алексея. Это был умный и ловкий господин сорока с лишним лет по фамилии Шоль. Он служил раньше по министерству финансов и выполнил ряд секретных поручений, связанных с конверсией русских займов за границей. Потайная жизнь понравилась финансисту, и он сам предложил Лыкову свои услуги. Вызывали его нечасто, но осведомитель действовал всегда с большой пользой.
– Вильгельм Эммануилович, что вы можете сказать про Дуткина из бывшего вашего министерства? – с порога спросил Алексей.
– Про Илиодора Иваныча? – удивился Шоль. – Он-то вам зачем? Ведь чистый младенец по разуму!
– Дуткин и в самом деле прост? Не очень верится. Служит в серьезном ведомстве в чине девятого класса. Придворное звание имеет! Как же его терпят? Или он не так глуп, как хочет казаться?
– Увы, Алексей Николаевич, глуп. На всю голову! Но при этом добрый безобидный человек, никому гадостей не делает и охотно ссужает деньгами. А должность у Илиодора Иваныча такая, что не справиться невозможно. Он проверяет уставы торговых товариществ. А там есть шаблон, и надо лишь сравнить.
– Дуткин богат?
– Это отцовские деньги. Тот наворовал в свое время в провинции. Потом вышел со скандалом в отставку и пустился в биржевые махинации. Очень удачно, кстати. Старик уже умер, а состояние сына оценивается теперь чуть не в полмиллиона! Знаете брезентовую фабрику в Автово? Так это его фабрика!
– Ого! А на вид малахольный. Зачем же такой богач и служит? Понтировал бы в Монте-Карло.
– У Илиодора есть мечта: пролезть в придворные. Звание состоящего в должности он купил за десять тысяч рублей. Но этого ему мало, он хочет в штат.
– Купил? У кого?
– У князя Салтыкова, одного из двух обер-церемониймейстеров.
– Вот как! А мне светлейший говорил, что ничего не решает!
– За такие деньги, видать, решил. Поделился с кем следует и сам внакладе не остался.
– Но ведь одних денег Дуткину для этого было мало. Нужно еще официальное обращение его начальства!
– Совершенно верно. Он попросил, начальство подписало.
– Так просто? Этот смешной нелепый человек попросил, и его двинули в придворные?
– Конечно. Почему бы нет? Невелик труд подписать бумажку. Илиодор Иваныч беззлобный, а таким помогают охотно. За глаза смеются, но помогают.
– Почему же Дуткин не купил себе штатное место? С его-то капиталами.
– Это уже компетенция другого князя, Долгорукова.
– И что, он мзды не берет?
– Долгоруков – богатейший в стране землевладелец, копейки Дуткина его не интересуют.
– Хорошо, Вильгельм Эммануилович, я понял. Еще вопрос о нашем простаке. Скажите, в своем стремлении попасть в придворные как далеко он может пойти?
Агент «Борис» задумался.
– Хм… Вы имеете в виду противозаконные действия?
– Я имею в виду заказ на убийство соперника.
Шоль покачал головой:
– Ну и вопрос вы мне задали… Чужая душа – потемки. Нет, не смогу ответить.
– Подумайте хорошенько. Это сейчас очень важно. Дуткин в числе подозреваемых. Насколько он оголтелый?
Банкир задумался. Лыков не торопил его, хотя пора было возвращаться в департамент. Наконец Шоль заявил:
– Оголтелый! Придворная карьера для него идея фикс. Да он только об этом и говорит! В итальянскую оперу ходит, хотя в музыке ни уха ни рыла. Но там бывают всякие знатные персоны, есть шанс попасться им на глаза, вот Илиодор и шляется туда. Засыпает посреди действия, храпит, его будят… Смех и грех.
– То есть соучаствовать в убийстве способен! А вы вначале сказали, что Дуткин – добряк.
– Сказал. Все мы добряки, пока нас не берут за живое. Потом, лично он не убивал?
– Нет, это сделал один уголовный.
– Ну вот видите! На руках крови нет, а совесть – вещь гуттаперчевая.
Они еще немного поговорили о новостях. Шоля интересовали слухи о проделке Абазы и возможных последствиях его разоблачения. Лыков честно рассказал, что знал. Он всегда помогал своим осведомителям – сведениями, рекомендациями, чем придется. Все это окупалось потом сторицей.