Вначале Джонсы не знали, что им с ней делать, но очень скоро Эби стала весьма полезной. В этом холодном доме на Инч-Лейн она научилась делать мыло из золы и щепать лучину, вовремя приседать, говорить да, сэр, и да, мадам и не раздражать кого не надо — в основном это относилось к миссис Эш. Слуга мистера Джонса, Дэффи, предложил обучить ее чтению, но поначалу Эби отнеслась к этой затее с подозрением. С каких это пор белый человек предлагает что-то за так? Но даже потом, когда она согласилась и позволила ему показать ей страницу книги, непонятные закорючки на бумаге вызвали у нее неодолимое отвращение. Это была магия, к которой Эби не хотелось прикасаться.
— Эби? — В дверях стояла лондонская девчонка с охапкой белья в руках. — Хозяйка послала меня постирать эти новые косынки.
Эби прочистила горло.
— Подожди. Эта вода грязная.
— Очень хорошо, — с подозрительной вежливостью отозвалась Мэри Сондерс. Она свалила вещи на стол и пододвинула к себе табурет.
Чувствуя себя несколько скованно под ее пристальным взглядом, Эби продолжила работу.
Через пару минут молчания Мэри Сондерс по-детски подперла подбородок ладонями.
— Не сказать, что ты болтушка, а? — пробормотала она.
Эби принялась еще яростнее тереть белье.
— Так, значит, в Вест-Индии не говорят по-английски?
— Режут сахарный тростник, — буркнула Эби. — Некогда болтать.
— А я люблю поговорить, когда работаю.
Что она о себе думает? И это она называет работой? Как будто стирку можно сравнить с изнурительным трудом на тростниковом поле! Эби бросила в лохань мужское нижнее белье: фланелевые панталоны, муслиновые рубашки, шерстяные чулки и подвязки, все почти одинаковое, мало чем отличающееся друг от друга.
— Это хозяина? — спросила Мэри. Она успела ухватить за отворот штанины чьи-то бриджи, прежде чем они погрузились в воду.
Эби покачала головой.
— Ах да. Ворс короткий, и вот тут дырочка. Должно быть, это Дэффи. Полагаю, он слишком занят учебой, чтобы поставить заплатку. Странный парень, тебе не кажется? Дэффи, я имею в виду, — повторила она, как будто Эби не услышала ее первый раз.
Эби пожала плечами и взялась за очередную вещь.
— Он здесь уже давно? Много лет?
Неопределенный жест.
— Года три-четыре?
— Может, год, — неохотно выдавила Эби.
— А где он был до этого?
— Работал в гостинице у отца.
Мэри Сондерс покивала, оценивая услышанное.
— Да-да. Я так и вижу, как он наливает сидр гостям. Заляпал себе весь сюртук. — Она вытащила из кучи бархатные бриджи. — Ну, эти точно хозяина. Вот здесь ткань совсем не изношена, начиная с того места, где он подхватывает ее пуговкой. Расскажи мне, как он потерял ногу? Или он такой родился?
Эби снова пожала плечами — она и в самом деле не знала. Ей никогда не приходило в голову об этом спрашивать. Потерять часть тела так легко; просто удивительно, что люди доживают до смерти целыми и невредимыми. Она потыкала одежду палкой, глядя, как грязь поднимается кверху. Может быть, Эби и работала медленно, но зато она никогда не останавливалась. Это было первое, чему она научилась, когда вышла в поле, десяти лет от роду. Шевелись. Двигайся. Будь всегда занята.
Мэри оглядела пару шелковых чулок.
— Очень мило, — заметила она и провела пальцем по изящному узору. Она уже собиралась бросить их в лохань вместе с остальным бельем, но Эби ее остановила.
— Эти идут в холодную воду. — Она показала на другую бадью.
— А эти кружевные рюши? Наверное, это хозяйкины.
— Не мочить совсем. Чистить отрубями, чтобы убрать жир.
Мэри кивнула и подошла к бадье с отрубями.
— Я никогда не занималась стиркой в Лондоне. Для нас стирала соседка. Это ужасно сложно. Не знаю, как ты держишь все это в голове и ничего не путаешь.
Старается подольститься, поняла Эби. Не обращать внимания.
Мэри вытянула батистовую сорочку.
— Ну а это наверняка принадлежит миссис Эш. Запах такой же кислый, как ее лицо.
Эби почувствовала, как уголки ее губ невольно ползут вверх.
Лондонская девчонка сняла с чепца миссис Эш несколько длинных седых волос.
— О-о-о… если она будет продолжать в том же духе, то скоро станет лысой, как яйцо. Так от чего умер ее муж? Она замучила его проповедями?
Прачки выжимали простыни; они не могли слышать ни слова из их разговора.
— Не умер, — пробормотала Эби. — Я слышала, сбежал.
Мэри вскинула бровь.
— Это многое объясняет. И кто его обвинит?
Эби сжала губы, чтобы не улыбнуться.
— Когда это случилось?
— Двадцать лет назад. Я слышала. — Эби еще ниже склонилась над бельем.
Мэри расхохоталась и прикрыла рот рукой.
— Значит, никто не дотрагивался до старой перечницы… с 1743 года?
Эби фыркнула от смеха. Подошли прачки, и она стала вытаскивать вещи из лохани. Лондонская девчонка трудилась бок о бок с ней.
В тот же день, когда Мэри и миссис Джонс сидели за шитьем, не больше чем в двух футах друг от друга, Мэри решилась задать интересовавший ее вопрос:
— Я хотела спросить, мадам… А Эби — рабыня?
— Вовсе нет! — Миссис Джонс подняла на нее изумленный взгляд. — Мы никогда в жизни не продадим нашу Эби!
— Тогда кто она?
— Служанка, — неуверенно сказала миссис Джонс. — Член семьи.
Мэри немного подумала. Какие только странности не прикрывает слово семья.
— Но она не может уйти, если захочет, так?
— Уйти? Но куда ей идти? Разве мы плохо с ней обращаемся?
— А плату она получает?
— Ну… нет. Но что бедной Эби делать с деньгами?
Миссис Джонс пришла в такое замешательство, что Мэри не стала расспрашивать дальше. Здесь, в захолустье, люди и понятия не имеют, что порядок вещей не везде одинаков. Что может быть и по-другому.
Через три недели в доме на Инч-Лейн Мэри и сама едва помнила, что можно жить и по-другому. Яркие шелка и тафта с Севен-Дайлз, хранившиеся в сумке под кроватью, казались ей даже не остатками прежней жизни, а костюмами из пьесы. Глядя в свой осколок зеркала, Мэри не узнавала саму себя. Какой невероятно приличной девушкой она выглядела в снежно-белом чепце и простых шерстяных чулках, с легчайшей, едва заметной тенью кармина на губах, какой юной! И как гоготали бы шлюхи из прихода Святого Эгидия, если бы увидели Мэри Сондерс, зарабатывающую себе на жизнь честным трудом, не раздвигая ноги!