Хозяйка удивляла ее безмерно. Казалось, в миссис Джонс не было вообще никакого женского тщеславия. У нее было милое, довольно привлекательное лицо, особенно когда она улыбалась, — ну разве что чуть-чуть изможденное. Но она смотрелась в зеркало только в тех случаях, когда оказывалась за спиной клиентки, примеряющей новое платье.
— Почему вы всегда носите черное? — спросила как-то раз Мэри. — Для простоты или потому что не хотите быть наряднее заказчиц?
— По правде говоря, я и сама не знаю, Мэри, — задумчиво проговорила миссис Джонс. Она трудилась над особенно сложным швом. — Я надела траур после того, как умер мой последний мальчик, да, кажется, так его и не сняла…
Первый раз за все время она упомянула других своих детей, тех, что скончались. Мэри ужасно хотелось узнать больше: сколько их было, как их звали, — но она не решилась спросить; это могло оказаться слишком болезненным.
Миссис Джонс постоянно была чем-нибудь занята, и Мэри приходилось не отставать от хозяйки. Самый светлый угол магазина, в котором они работали, являл собой картину настоящего хаоса из рулонов ткани, лент, катушек с нитками и ножниц, но миссис Джонс утверждала, что она прекрасно знает, где что лежит, хотя порой искала нужную вещь едва ли не по полчаса. Весь январь напролет они работали над костюмом для верховой езды для толстой миссис Форчун, из такой мягкой серой шерсти, что пальцы Мэри почти тонули в ворсе. Она всего лишь подрубала край, но делала это безупречно; миссис Джонс никогда не позволяла ни малейшей небрежности в работе.
Она отдыхала только в те минуты, когда задерживалась в коридоре между корсетной мастерской и магазином или выбегала во двор по нужде, обнимая себя обеими руками, чтобы защититься от пронизывающего ветра. В такие моменты Мэри чувствовала острое желание оставить заднюю дверь нараспашку открытой, выбежать на Инч-Лейн и рвануть прочь из этого узкого тесного городка.
Однажды утром выпал град. Он шел целых полтора часа, с десяти до половины двенадцатого. Никогда в жизни Мэри не видела ничего подобного. В этой части света непогода не знала никаких ограничений; ничто не могло ее усмирить. Мэри стояла у окна и смотрела, как ледяные осколки барабанят по крышам. Вернулся посланный на рынок Дэффи. Его шея была в крови, а ухо рассечено — на нем красовалась ссадина длиной в полдюйма. По его словам, кто-то в городе видел, как с неба свалилась ворона с расколотой головой.
— Я слышала, ты раньше работал в таверне своего отца, — сказала за обедом Мэри. — Но разве он не викарий?
Дэффи бросил на нее странный взгляд.
— О, Джо Кадваладир вряд ли смог бы заработать себе на хлеб, если бы рассчитывал только на доход викария, — вступилась миссис Джонс.
— Верно, — поддержал мистер Джонс. — Бедный парень давно протянул бы ноги, если бы не гостиница и таверна.
Миссис Эш, которая сидела уткнувшись в свою Библию, подняла голову.
— Екклесиаст говорит, лучше горсть с покоем, нежели пригоршни с трудом и томлением духа [14] .
Все промолчали.
— Воронье гнездо, — выпалила Гетта.
— Верно, моя умница. — Миссис Джонс потрепала девочку по светлым волосам. — Отец нашего Дэффи — владелец «Вороньего гнезда».
Разговор был явно неприятен Дэффи, поэтому Мэри не могла не ковырнуть поглубже.
— Если у тебя была работа в таверне отца, почему ты тогда работаешь здесь? — невинным тоном спросила она.
Дэффи отодвинул стул и встал.
— Я лучше пойду отнесу эти шляпы, — сказал он миссис Джонс.
Когда дверь за ним закрылась, Мэри картинно распахнула глаза.
Мистер Джонс потянулся за костылями.
— Неплохо, что Дэффи работает у нас и обучается ремеслу, — мрачно заметил он. — Но мне не нравится вставать между сыном и отцом. — С этими словами он тоже вышел.
— Что такого я сказала? — удивленно спросила Мэри.
Миссис Джонс покачала головой:
— Ах, дурная кровь.
Иногда днем Мэри тихонько ускользала наверх и валилась в кровать, просто чтобы побыть одной. Постоянно находиться в окружении людей, знающих ее имя и чего-то от нее требующих, казалось ей невыносимым. Как ни странно, но оставаться в одиночестве посреди шумной толпы прихода Святого Эгидия было гораздо легче. Мэри лежала на боку и перелистывала «Дамский альманах», за который заплатила целых девять пенсов на последней Варфоломеевской ярмарке. С обложки смотрела молодая королева Шарлотта; взгляд у нее был довольно мрачный, несмотря на роскошный отороченный мехом плащ. Мэри на секунду прикрыла глаза и представила этот восхитительный мех вокруг своей шеи.
— Мэри? — Голос хозяйки показался ей пронзительным, словно крик дрозда. — Ты мне нужна.
Лондон был местом, где правила неограниченная свобода. Теперь Мэри казалось, что она заложила свою жизнь Джонсам. Эта работа как будто снова вернула ее в детство, когда надо было вставать и ложиться по прихоти других людей. Целыми днями она подчинялась чужим приказам, трудилась на чужое благо. Ей не принадлежало ничто, даже собственное время.
— Иду, хозяйка! — крикнула Мэри в ответ и направилась к двери.
Когда Гетте удавалось улизнуть от миссис Эш, она ходила за новой служанкой как хвостик, держась за ее юбки. Вопросы сыпались на Мэри один за другим.
— Как называется этот цвет?
— А скоро обед?
— Сколько тебе лет?
— Угадай, — пропыхтела Мэри, выгребая из печки золу.
— Десять?
— Нет. Больше.
— Сто?
— Я что, выгляжу на сто лет? — Мэри рассмеялась и смахнула со щеки пыль. — Мне пятнадцать, и это чистая правда.
— Моему брату было девять. Гранцу.
— Вот как? — Мэри бросила на девочку любопытный взгляд.
— Он стал очень тоненький и улетел на небо в колеснице.
— Ага.
— Я не тоненькая, — виновато заметила Гетта.
Мэри проглотила смешок.
— Полагаю, нет.
— Миссис Эш называет меня ненасытным маленьким поросенком.
Не сдержавшись, Мэри расхохоталась.
— А у тебя правда нет матери? — спросила вдруг Гетта.
Смех Мэри оборвался.
— Правда.
— Она улетела в рай?
— Надеюсь, что да, — печально сказала Мэри и взяла ведро с золой.
Этот день показался ей самым длинным из всех — но, по крайней мере, в основном Мэри сидела за шитьем. Она даже задремала над работой, подрубая юбки и корсажи представительниц самых лучших семей Монмута. Кожевенники, торговцы шляпками, владельцы кузниц — это был самый цвет. Ни одного виконта. За спиной Мэри миссис Джонс своими огромными изогнутыми ножницами смело резала шелк и парчу, то и дело сверяясь с одной из кукол-образцов, привезенных на прошлой неделе Джоном Ниблеттом. Передники у них были не длиннее двух дюймов, а юбки шириной с кочан капусты. Мэрри подумала, что с этими тоненькими, как прутики, ручками и толстыми шеями они похожи на крыс, наряженных графинями.