Получив утвердительный ответ, этот человек, будто зная положение Райзера, сказал, что нынешний университетский проректор, настоятель бенедиктинского монастыря, что в Петерсберге, – весьма благодетельный муж и совсем недавно оказал поддержку одному юноше, забредшему в эти края без гроша в кармане, весьма радушно его приняв. Если Райзер захочет посетить этого прелата, то пусть без боязни сделает это, он тоже непременно найдет у него добрый прием. Тут в комнату вошли другие люди, и собеседник Райзера заговорил с ними.
Меж тем Райзер, от полного упадка душевных и телесных сил забывшийся благодатным сном, снова ожил и загорелся новой надеждой и новым мужеством: теперь его мысли занимал настоятель монастыря в Петерсберге.
Не теряя времени, он вышел на дорогу и стал расспрашивать, как добраться до Петерсберга; какой-то молодой студент, случайно им встреченный, не только подробно все ему разъяснил, но и прошел с ним часть пути, дабы вернее направить его в нужную сторону. Райзер воспринял это как добрый знак. Он поднялся к укрепленному монастырю, и стража беспрепятственно его пропустила. Когда он подошел к жилищу прелата, слуга приветливо ему поклонился и, узнав, что перед ним студент, сей же час вызвался доложить о нем прелату.
Райзера провели по лестнице в большой зал, по стенам увешанный картинами, из коих одна изображала Петра, гревшегося у огня во дворе первосвященникова дома. Пока он рассматривал эту картину, в зал вошел прелат, одетый в черное орденское облачение, с молитвенником в руках. Райзер обратился к нему с коротким приветствием на латыни, продуманным еще по пути в Петерсберг, упомянул превратности своих скитаний, приведших его в Эрфурт, и выразил надежду, что найдет здесь поддержку, которая позволит ему так или иначе продолжить начатое учение.
Прелат с отменной любезностью, также на латинском языке, осведомился, какого исповедания держится Райзер, католического или аугсбургской веры, и когда Райзер указал последнее, прелат, едва ли не собственными его словами, отвечал следующее: ему очень жаль, что Райзеру волею злой судьбы пришлось терпеть превратности долгих скитаний, однако он не видит никаких средств помочь ему в поисках поддержки именно этого университета. Но лишать Райзера последней надежды он бы тоже не хотел.
Затем он спросил Райзера, где тот родился, и, услышав ответ – в Ганновере, посоветовал обратиться к доктору Фрорипу, можно сказать, земляку Райзера. Представившись Фрорипу, следовало вернуться. С этими словами прелат вложил в ладонь Райзера серебряную монету, добавив, что этого должно хватить для скромного обеда.
Если что-то на свете способно выпрямить надломленного и спасти злополучного от полного отчаяния, так это выражение лица и интонация, с какими прелат Гюнтер ответил тогда на просьбу Райзера и подал ему совет.
Растроганный этим приемом почти до слез, Райзер быстро вышел, остановился за дверью и, не в силах поверить своим глазам, стал разглядывать монету, пытаясь осознать, что теперь владеет полугульденом, тогда как совсем недавно не имел даже трех пфеннигов на ночлег. Этот полугульден казался ему теперь несказанным богатством, чем и был, ибо вновь вселил в него мужество, на коем только и держалась его судьба.
Он отправился в трактир и впервые за долгое время отведал горячей пищи. Затем сразу разузнал, где находится Купеческая церковь, рядом с которой жил доктор Фрорип. Он застал его в два часа пополудни, когда доктор Фрорип собирался читать лекцию, и заговорил с ним на латыни, как прежде с настоятелем Гюнтером.
Узнав, что Райзер родом из Ганновера, доктор Фрорип обошелся с ним более чем любезно и провел в аудиторию, где уже сидели студенты, все в головных уборах, что представилось Райзеру зрелищем тем более необычным, что они смотрели на него во все глаза, так как сам он был с непокрытой головой.
Итак, он словно по волшебству очутился среди студентов в эрфуртской аудитории профессора Фрорипа, а не далее как утром того же дня не имел иного пристанища, кроме открытого поля.
Доктор Фрорип читал церковную историю, уснащая ее забавными анекдотами, веселившими аудиторию и заставлявшими ее то и дело оглашать стены зала громовым хохотом. Все это казалось Райзеру каким-то сном. Он вспомнил годы своего детства, когда школьный класс виделся ему святилищем, и теперь, очутившись в университетском зале, не мог представить себе ничего более возвышенного.
После лекции доктор Фрорип пригласил Райзера в свой кабинет, чтобы расспросить о его прошлом, и тут Райзер придал своей истории новый оборот, сказав, что в Ганновере одним своим сочинением вызвал гнев некоего важного лица и потому был вынужден покинуть город. Поскольку же все остальные пути казались ему закрыты, он пришел к мысли посвятить себя театру, но по зрелом размышлении отверг это намерение, так как понял, что упомянутое сочинение будет вредить ему и в будущем, поэтому он решил перебраться в Эрфурт и здесь заново приняться за ученье.
Любопытно заметить, как эта ложь, которую Райзер измыслил еще во время лекции доктора Фрорипа, сама собой, еще прежде чем он ее высказал, стала претворяться в правду и как иезуитски он сам себя обманывал. Ведь он мысленно пытался убедить себя, что вполне сознает безрассудность своего предприятия, что по собственной доброй воле изменил свое решение и теперь не отступит от задуманного, даже если ему вдруг представиться возможность попасть на сцену.
Что же касается первой части его выдумки, то он старался вообразить, будто в речи, сочиненной им на день рождения королевы, содержатся некие соблазнительные места, могущие быть истолкованными ему в ущерб. Так ли было на самом деле, нимало его не беспокоило, он теперь исходил лишь из того, могло ли это случиться, потому что иначе не знал, как выйти из положения.
Ведь если он хотел, чтобы его тяга к учению выглядела правдоподобно, то никак нельзя было сказать, что он ушел из Ганновера по склонности к театру, да и история с дуэлью тоже сюда не подходила.
Доктор Фрорип, судя по всему, не дал полной веры его словам, однако составил о Райзере куда более высокое представление, чем тот мог ожидать, поскольку принял его за сына благородных родителей, с коими сын разошелся и теперь не хочет выдавать их имя. Райзер был весьма польщен, что о нем могут так думать, и это мнение было ему тем приятнее, что наилучшим образом покрывало его ложь, ибо доктор Фрорип заведомо извинил несообразности, в которые Райзер и сам не верил.
Случившееся затем оказалось выше всех его ожиданий. Доктор Фрорип сказал, что для уныния нет причин, и пообещал первым делом позаботиться о его пропитании и жилье. Райзер, еще утром убежденный, что покинут всем светом, едва верил его утешительным словам и в ту минуту смотрел на доктора Фрорипа как на своего ангела-хранителя.
Тот написал Райзеру записку к настоятелю Гюнтеру – последний, по просьбе Фрорипа, должен был, не взимая платы, зачислить Райзера в студенты.
Столь счастливый поворот судьбы погрузил Райзера в забвение всех перенесенных превратностей, теперь он нимало не сожалел о предпринятом путешествии в неизвестность, так как переживал состояние, вряд ли доступное полному пониманию тех, кто ни разу в жизни не бывал всеми брошен, лишен телесных и духовных сил, не имел перед собою ни проблеска надежды.