Наутро, однако, в нем снова проснулись дремлющие силы, оживленные благодетельным сном, и вместо вчерашнего безволия он почувствовал упрямое ожесточение против своей судьбы, а заодно и мужество, чтобы все претерпеть и все преодолеть на пути к своей цели: он решил отправиться следом за труппой Барцанти и вновь пройти уже знакомую дорогу от Айзенаха до Мюльхаузена.
После уплаты по счету у него осталось всего несколько пфеннигов, и с этими деньгами в кармане он дошел до Вартбурга, любуясь по дороге прекрасными видами природы.
У Вартбургских ворот унтер-офицер охраны со всей учтивостью спросил, не желает ли он осмотреть достопримечательности, на что Райзер ответил, что днем вернется сюда с большой компанией, пока же хочет лишь освоиться на местности.
Стоя на площадке и окидывая взглядом округу, он почувствовал себя поднявшимся над судьбой, ибо, несмотря на все превратности, все-таки дошел досюда и в этот чудесный миг никто не мог запретить ему любоваться пленительным видом природы. Теперь он словно бы собирал силы для предстоявшего трудного и мучительного перехода.
На этот раз он замыслил труднейшее: за все путешествие тратить деньги только на ночлег, питаться же лишь полевыми кореньями, как уже пробовал делать на пути в Готу; тогда он за целый день так проголодался, что корешки прекрасно его подкрепили.
О таком своем решении он вспомнил, едва проснувшись на следующее утро, и это лишь разожгло в нем бунт против судьбы, от которой он теперь полагал себя почти независимым.
К исполнению своего замысла он приступил с той же решимостью, с какой при первом своем переходе ограничивал себя пивом и хлебом, но теперь чувствовал себя вдвойне независимо: пока унтер-офицер, по всей видимости, поджидал его с компанией у ворот Вартенбурга, чтобы показать замок, Райзер уже в открытом поле с великим аппетитом поглощал сырые корешки, нарезая их складным ножом, полученным в подарок еще от Филиппа Райзера.
Меж тем, поскольку довольно надолго задержался в Вартенбурге, он теперь удалился от Айзенаха не более чем на милю и, насытясь корешками, почувствовал необоримую усталость и заснул прямо посреди поля. Проснулся он лишь на закате.
Решив отыскать ближайшую деревню, он сошел с прямой дороги и, добравшись до гостиницы только поздно вечером, отказался от еды и заплатил лишь за соломенную подстилку.
Выйдя на другой день из деревни, он заблудился среди полей, где вчера искал корешки, в полдневный зной его снова охватила истома, и он опять забылся сном в тени какого-то дерева. Так и получилось, что на путь от Айзенаха до Готы, недавно пройденный во встречном направлении за несколько часов, он затратил теперь неполных четыре дня.
Пути его странствий сложились в такой же лабиринт, как его судьба, и он не знал, как выбраться из обоих. Перед Готой дорога как будто поворачивала назад, ему же, чтобы попасть в Мюльхаузен, следовало двигаться дальше, а поскольку он старался избежать прямой дороги, то отчасти даже обрадовался этим своим блужданиям.
Латинская афиша, лежавшая у него в кармане, дважды выручила его в этом путешествии. Однажды он вызвал подозрения, так как не мог предъявить паспорта, в другой раз, когда у него потребовали паспорт в доказательство, что он пришел не из той местности, где свирепствовал скотский мор, он показал эту латинскую афишу, назвавшись студентом, потому-то, мол, и паспорт у него латинский. Деревенский судья или староста, желая убедить жену и присутствующих крестьян, что понимает по-латыни, с важной миной пробежал глазами листок и объявил, что паспорт исправен.
Пока Райзер словно в забытьи блуждал по местности, воображение взяло над ним полную власть: скитаясь среди полей, он чувствовал себя свободным от всяческих уз и отпустил свою фантазию на полную волю.
Но теперь ему стало недоставать романичности в своей судьбе. Мечтать сделаться актером и все время терпеть неудачу – эта роль в конце концов могла и надоесть. Нет, лучше было совершить какое-нибудь преступление, которое заставило бы его скитаться по свету. И он придумал такое преступление, подходящее к случаю: представил себе, что поступил в университет вместе с неким молодым дворянином, бравшим у него уроки еще в Ганновере, и однажды тот, будучи пьян, затеял с ним ссору, в которой сам Райзер лишь оборонялся, дворянин же, обуянный бешенством, наткнулся на его шпагу, а Райзер сбежал, так и не узнав, жив его товарищ или нет.
Вся эта им самим придуманная небылица неотступно преследовала его в скитаниях, словно была правдой, он грезил об этом во сне, видел своего недруга распростертым в луже крови, едва проснувшись, во весь голос декламировал стихи и прямо посреди какого-нибудь поля между Айзенахом и Готой разыгрывал в собственном воображении все роли, не доставшиеся ему в театре.
Только это и спасало его от отчаяния: если бы он воспринял свое состояние в истинном свете, как полное опустошение и истощение, то давно оставил бы все усилия и сгорел со стыда.
Теперь же он смог перенести горчайшие испытания. На второй день его путешествия из Айзенаха в Готу выпало воскресенье, стояла удушливая жара. Райзер проходил деревней в поисках тени и обрел ее в небольшом усаженном деревьями местечке напротив церкви. Спросив в соседнем доме стакан воды, он опустился на землю между деревьями и заснул под звуки церковных песнопений. Разбудил его сельский священник, вышедший из церкви со своим сыном, университетским выпускником. Они подошли к Райзеру и спросили, откуда он и куда идет. Райзер сначала отвечал сбивчиво, но под конец признался, что скрывается после дуэли, которую имел в Гёттингене. Ему самому признание далось с большим трудом, а мысль о том, что все это неправда, едва ли приходила ему в голову: он жил целиком в мире представлений, и потому все запечатлевшееся в его фантазии казалось ему чистой правдой. Поскольку он сам был полностью изъят из действительного мира, то и стена, отделяющая мечту от действительности, грозила рухнуть.
Священник стал всячески приглашать Райзера к себе, желая оказать ему гостеприимство. Однако Райзер, словно бы испугавшись, поспешил откланяться: в его воображаемом положении следовало избегать людского общества.
Недалеко от Готы другой священник все же завлек его в свой дом, и они полдня провели в беседе. Он рассказал Райзеру, что два или три года назад здесь проходил какой-то ученый хорошо одетый странник и тоже долго с ним разговаривал. Священник отметил тот день в календаре, будучи уверен, что это был не кто иной, как доктор Барт.
После этого священник рассказал Райзеру историю своей жизни, как он в молодости служил домашним учителем, перебираясь от одного семейства к другому, и наконец обрел покой в этом старинном приходе и теперь лишь издалека наблюдает на тем, что творится в мире.
Райзер же поведал священнику свою собственную несчастную историю, выдуманную от начала до конца, меж тем как священник угощал его фруктовым вареньем в кофейной чашке и при этом всячески подбадривал, говоря, что совершенное преступление возможно загладить. При этом он поглядывал на белые ножны Райзеровой шпаги и вдруг спросил, правда ли, что такие ножны представляют масонский знак и не принадлежит ли Райзер к этому ордену. И чем больше Райзер это отрицал, тем прочнее священник уверялся, что видит перед собой франкмасона, который просто не хочет ему открыться.