— И не хочу я читать эти идиотские романы, — сказал он, когда я распаковал свои сумки. — Ненавижу их. Имитация жизни, придуманная онанистами. Такое же дерьмо, как книги о путешествиях.
Я не смог удержаться от смеха:
— Наконец-то я вижу, что ты на пути к выздоровлению.
— Думаю, после всего этого я превращусь в вампира — столько чужой крови в меня закачали.
— По крайней мере, ты жив…
— Полиция сказала, что это я тебе обязан жизнью. Никогда тебе этого не прощу.
— Они говорят, что знают, кто на тебя напал.
— Маленькая поправочка: это я знаю ублюдка, поскольку имел глупость познакомиться с ним когда-то. Надо же быть такому дураку: решил, что если он не пырнул меня ножом в тот первый раз, когда мы провели ночь вместе, то безопасно путаться с ним и дальше. Проблема в том, что Хорст рисует…
— А я еще подумал…
— Что ты хочешь этим сказать?
Я задумался на мгновение, но решил, что рано или поздно все равно придется сказать правду, так чего уж ходить вокруг да около.
— Тот, кто напал на тебя, изрезал и три холста, над которыми ты работал.
Его губы сжались, и он закрыл глаза. Мне стало безумно жалко его.
— Сильно попортил?
— Очень сильно.
— А подробней?
— Восстановлению не подлежат.
Он еще крепче зажмурился, вдавливая голову в подушку. Мы замолчали. Я слышал, как он с трудом сдерживает всхлип.
— Я очень сожалею, — наконец произнес я.
— Тебе-то что сожалеть, черт возьми? — со злостью выпалил он. — Не ты же бездарное дерьмо, сотворившее такое.
Он снова замолчал. И вдруг сказал:
— Лучше бы ты дал мне умереть.
Снова молчание. Потом:
— Спасибо тебе.
— За что?
— За то, что сказал сейчас. Если бы дождался, пока я выйду, я бы тебя презирал.
— Я вчера видел Мехмета.
— Ты сказал ему?
— Он сам пришел и увидел, что произошло.
— О боже! Ты рассказал ему, как все было?
— Сказал, что вор забрался в окно, пока ты спал. Ты проснулся. Завязалась драка…
— Уверен, он не поверил ни одному твоему слову.
— Он сейчас помогает мне с ремонтом. Вернее, это Мехмет все организовал, привез краску, инструмент…
— Какого черта вы красите стены?
— Кровь была повсюду. Но к тому времени, как тебя выпишут, все будет готово. И кстати, я действительно очень рад, что ты по-прежнему с нами.
— Я не с вами. Те картины — черт возьми, никогда больше не называй их холстами, — те картины, они были хороши.
— Я знаю писателя, который однажды потерял рукопись своего романа, над которым работал больше года. В его квартире на Манхэттене случился пожар. Он уснул с зажженной сигаретой, выжил лишь чудом. Но оба экземпляра — оригинал и копия — сгорели дотла. И знаешь, что он сделал?
— Ты, случайно, в свободное от работы время не толкаешь эти бредовые мотивационные спичи, которые так обожают на твоей родине?
— Извини, что попытался развеселить тебя.
— Меня уже ничем не развеселишь. Я безнадежен.
— Ты снова начнешь писать картины… и они будут ничуть не хуже. Может, тебе и покажется, что они все равно не дотягивают до тех, но…
— Ты чересчур добренький, черт тебя дери. Как там Мехмет?
— Он очень переживает за тебя. Так переживает, что каждое утро приходит красить стены. Как ты думаешь, когда они тебя отпустят?
— Меня здесь держит не только кровопотеря. Есть еще одна маленькая проблема. Они держат меня на «заменителе». Этот шарлатан, который занимается мной, сказал, что не выпишет меня, пока не убедится, что я окончательно избавился от зависимости.
— И как ты справляешься на метадоне?
— Учитывая, что я был в этой чертовой коме, без проблем. Но сейчас… я уже могу сказать, что ломка, даже с метадоном, предстоит чудовищная. У меня есть близкие друзья-наркоманы, которые проходили «заместительную терапию». Все в один голос говорят: это настоящий ад.
— Ну, по крайней мере, ты избавишься от зависимости.
— Прекрати эти разговоры. Послушать тебя, так я всю жизнь только и ждал, когда меня забьет ножом какая-то бездарность из подворотни, чтобы я наконец освободился от порока, который губил мою жизнь. Так вот знай: я люблю наркотики.
— Но раз они сказали, что не выпустят тебя отсюда, пока ты не соскочишь с иглы…
— Знаешь, я ведь и сам могу выписаться, как только в меня закачают достаточно крови. Как объяснили мне мой врач-шарлатан и коп, который меня допрашивал, тот факт, что я — проклятый иностранец, усложняет дело, тем более что у них есть физические доказательства моей наркозависимости. И это означает, что они могут официально вышвырнуть меня из страны. Впрочем, немцы не так суровы на этот счет, как бритты или те же французы. Слава богу, они не стали обыскивать квартиру.
— Кто тебе сказал?
— Я сам предположил, что раз это дело о попытке убийства…
— Ты — наркоман. Они перевернули квартиру вверх дном.
— И что, нашли?..
— Нет, я успел выбросить в окно, а на следующее утро снес на помойку.
— Ты все выкинул?
— А что я должен был делать, черт возьми? Хранить до твоего возвращения? Представь, что было бы, найди копы твое дерьмо?
— Этого «дерьма» там было на семьсот дойчемарок.
— Невелика плата за то, что тебя не упекли за решетку и не вышвырнули из Бундесрепублик.
— Мы живем не в Бундесрепублик. Мы живем в Берлине.
— Все равно они бы тебя депортировали. А теперь ты можешь вылечиться за их счет.
— Мне надоел этот прагматик, что сидит в тебе. Когда ты снова встречаешься с Мехметом?
— Завтра в восемь утра. Начинаем циклевать пол.
— Попросишь его навестить меня?
— Я передам твою просьбу, но ты же знаешь, что ему нельзя встречаться с тобой на людях.
— Это он тебе сказал?
— Да, он.
— Тогда ты сможешь прийти завтра вечером и сориентировать меня?
— В чем именно?
— Во всем, что происходит за пределами этого чертова госпиталя.
— Завтра вечером невозможно.
— Что так?
— Я занят.
— Как ее зовут?
— Я тебе скажу, если из этого что-то получится.
— Обязательно получится.