— Почему ты так уверен, черт возьми?
— Потому что ты и сам это знаешь. Тогда послезавтра?
— Приду, конечно.
— И скажи Мехмету, что я по нему скучаю.
Я передал это Мехмету на следующее же утро. Стены мастерской были полностью перекрашены, и мы четыре часа занимались ужасно утомительной циклевкой пола. Пыль поднималась столбом. Мехмет заметил, что паркет дешевый и щербатый, поэтому работать с ним сложно. Когда он пришел в то утро, я сразу же сообщил ему новость, что Аластер идет на поправку и, судя по тому, что в разговоре со мной он привычно не стеснялся в выражениях, с мозгами у него все в порядке. Мехмет скромно кивнул и надолго замолчал, а потом принялся объяснять мне, что нужно делать, чтобы очистить пол от пятен крови. Выполнив половину этой грязной работы, мы сделали перерыв на кофе, и он вдруг спросил:
— Ты говоришь мне правду? Он действительно будет жить, да?
— Очень похоже на то. И он много раз спрашивал о тебе. Почему бы тебе не сходить в «Кранкенхаус» и не навестить его? Я хочу сказать, мы ведь живем не по ту сторону Стены и никто не контролирует каждый наш шаг. Даже если так случится, что ты встретишь кого-то из знакомых, подумаешь, велика беда. Ты навещаешь друга, не более того.
Мехмет покачал головой и сказал:
— Все не так просто.
Мы продолжали работать молча до самого полудня. Мехмет помог мне подмести пол, потом помыл руки, завязал галстук и сказал:
— Завтра в восемь.
Как только он ушел, я посмотрел на часы. Понимая, что надо как-то убить время до встречи с Петрой, я решился на то, чем не занимался с последнего курса колледжа: отважился на пробежку.
Признаюсь, было время, когда я действительно видел в себе марафонца. Или, по крайней мере, марафонца-любителя. Я занимался бегом еще в школе. Моей любимой была дистанция в десять километров, и однажды я пришел третьим в студенческом марафоне. Два года я числился в университетской команде бегунов, пока моя любовь к сигаретам не положила этому конец.
Выбежав на берлинский асфальт, я удивился тому, как быстро вспомнились старые навыки. Я будто снова услышал голос своего школьного тренера из Нью-Йорка, бывшего морского пехотинца, мистера Тула:
— Четыре шага бегом, затем четыре выдоха, еще четыре шага, еще четыре выдоха. И никогда, никогда не сбивай этот ритм. Стоит забыть про «четыре на четыре», так сразу полетит дыхалка, и ты потеряешь шаг, скорость, силу. Начнешь делать глупости — вроде того, чтобы задержать дыхание, а я видел, как даже маститые марафонцы невольно допускали такую ошибку, — и все, можешь сходить с дистанции. В беге дыхание — это энергия, и я буду жестоко наказывать тебя, Несбитт, если ты об этом забудешь.
Но я не забыл, и сейчас, когда бежал по Кройцбергу, повторял про себя ту же мантру.
Четыре шага, четыре выдоха. Выдыхай медленно через нос. Четыре шага, четыре выдоха. И никогда, никогда не задерживай дыхание дольше, чем нужно.
Молодость — великий дар… но оценить его мы можем лишь спустя годы, когда тело воздает нам по заслугам за наши излишества. Преодолев первую отметку в один километр, все, о чем я подумал, больше походило на издевку: выходит, я могу курить и бегать.
Город становится другим, когда бежишь. Расстояния, прежде казавшиеся длинными, поразительно сокращаются, вот и до станции метро на Хайнрих-Хайнештрассе от моего дома, как я обнаружил, было рукой подать. Я бежал, и мне не мешали ни прохожие, ни машины, а ориентиром для меня была Стена. Мой маршрут получился зигзагообразным, и я то приближался к ней, то отклонялся, спускаясь вниз по улочкам, и Стена все больше напоминала мне бесконечное препятствие. Я мог свернуть налево, но никак не направо. Повторяя ее траекторию, я в конце концов уперся в Бранденбургские ворота и руины Рейхстага. Поворот налево — и я оказался в Тиргартене, общественном парке, печально знаменитом факельными шествиями нацистов, а до поджога Рейхстага, в период экзальтированного декаданса Веймарской республики, известном как излюбленное место встреч проституток обоих полов. Теперь здесь обитали тени имперского и фашистского прошлого, а красоту безжалостно уничтожила уродливая линия идеологической демаркации.
Но эти мысли пришли позже. А пока Тиргартен был для меня лишь зеленой лужайкой, которую надо было пройти марафонским шагом… все так, но голод дал о себе знать, и я почувствовал тяжесть в ногах. В горле пересохло, и сдавило грудь. Я остановился, опустил голову, положил руки на колени, и из моих прокуренных легких в рот поползла лава флегмы. Но я утешил себя тем, что после пятилетнего перерыва все-таки умудрился пробежать сорок минут без остановки. Посмотрев на часы, поднял руку и поймал такси до дома.
Через несколько часов, свежий и гладко выбритый, в черных джинсах, черной кожаной куртке и черной водолазке, я пешком за двадцать минут добрался до кафе «Анкара». Петра была права: в сравнении с моим, пусть и неряшливым, но полным жизни уголком Кройцберга, ее окраина была совсем уж ветхой и депрессивной. Безликие кварталы дешевого жилья с вкраплениями уцелевших зданий постройки конца девятнадцатого века, редкие торговые точки — бакалейная лавка, прачечная, грустный хозяйственный с допотопной утварью, магазин одежды, ориентированный на турчанок (судя по странным манекенам в витрине), которые здесь разгуливали в чадре, нисколько не оживляли общую атмосферу уныния.
С другого конца улицы на меня смотрели такие же уродливые коробки жилых домов Восточного Берлина. Хотя они стояли метрах в ста от Стены, казалось, будто они составляют единое целое с этим кварталом Кройцберга. И снова я задался вопросом: каково это — жить в этих сталинских застенках, где с балконов, обращенных на запад, открывался панорамный вид на Запретный город? Надо ли быть высокопоставленным партийным аппаратчиком, чтобы получить такой привилегированный вид из окна? Или же власти нарочно селили в этих домах политически неблагонадежных граждан, с иезуитской жестокостью напоминая им о том, что, хотя географически они так близки к вожделенному Западу, им никогда туда не выбраться?
Кафе «Анкара» я бы назвал деградированным филиалом кафе «Стамбул» (и надо было очень постараться, чтобы довести его до такого состояния). Грязный линолеум с цветочным орнаментом. Драные, пожелтевшие от табачного дыма цветастые обои. Те же пластиковые столики, как и в моей местной забегаловке. Такие же лампы дневного света. Та же вонь от дешевых сигарет, переваренного турецкого кофе и подгоревшего масла. И ни одного посетителя, если не считать меня.
Я выбрал столик за перегородкой, посмотрел на часы и убедился в том, что пришел на пять минут раньше. Я был чертовски взволнован, мне так хотелось произвести хорошее впечатление, предстать спокойным и уверенным в себе, поэтому быстро достал из кармана кисет с табаком и скрутил сигарету. Парень из-за стойки крикнул: «Что будете?», и я заказал турецкий кофе «средний», то есть с половиной чайной ложки сахара, а не с тремя, как обычно подают в «Стамбуле»; «сладкая» версия этой убойной по содержанию кофеина жидкости вызывала зависимость сродни наркотической. Положил на стол блокнот и начал записывать свои мысли, которые пришли в голову во время пробежки вдоль Стены. Принесли кофе. Я закурил. И продолжал строчить в блокноте, в надежде, что за работой беспокойство уляжется. Авторучка торопливо скользила по узким страницам. Кофеин с никотином вполне справлялись с нервозностью. Я как раз увлеченно описывал момент своей капитуляции в Тиргартене, когда услышал ее голос: