В спальне имелся элегантный камин, у которого хлопотала горничная. Она бросала в камин угли и еловые шишки и пыталась раздуть маленьким мехом почти угасший огонь.
– Вот и хорошо, Мари. Согрей-ка нас; меня что-то знобит. И можешь принести мне шаль.
В это время снаружи раздался звонок, и Сесиль услышала, что слуга полковника разговаривает с каким-то посетителем.
– Погляди, что там.
Мари ушла и вернулась с только что доставленным письмом.
На конверте был только адрес: «Госпоже фон Сент-Арно, Хафенплац, 7а». Сесиль узнала почерк Гордона.
– Ступай, Мари… нет, погоди.
Она дрожащей рукой вскрыла конверт и прочла.
«Простите, сударыня, простите, дорогой друг. Я, наверное, был неправ, нет, я, конечно, был неправ. Но ум мой помутился, и случилось то, что случилось. Какой-то знаменитый мудрец, не помню, кто и когда, кажется, сказал: „Мы недостаточно верим и доверяем, и в этом причина всех наших горестей и бед“. И теперь я чувствую, что он был прав. Вместо того, чтобы сомневаться и бередить свою ревность, я должен был доверять вам и прислушиваться к голосу моего сердца. И моя вина, что я его не услышал. Я больше не увижу вас, никогда, что бы ни произошло. Вспоминайте меня таким, каким я был, прежде чем поддался этому безумию.
Всегда ваш. Снова весь ваш ф. Г.»
Листок выскользнул из руки, за ним последовало громкое рыдание.
Мари подбежала к хозяйке, усадила в кресло, схватила с каминной полки одеколон. Но Сесиль, чуть не упавшая в обморок, с трудом снова выпрямилась и сказала:
– Оставь. Это пройдет. Знаешь, Мари… Господин фон Гордон…
– Иезус-Мария… Сударыня…
– Смотри. Читай. Его последние слова.
И горничная наклонилась за письмом, упавшим на каминный коврик, чтобы отдать его Сесиль. Но та покачала головой и указала на стенные часы.
– Заметь время… Его застрелили… В эту минуту.
На другое утро во всех газетах появилась следующая заметка:
«Из Дрездена поступило сообщение, что вчера в девять часов утра недалеко от Большого сада имела место дуэль между полковником фон Сент-Арно и гражданским инженером фон Лесли-Гордоном, прежде также служившим в прусской армии. Господин фон Лесли-Гордон был убит, в то время как фон Сент-Арно получил лишь легкое ранение в бок. Тело господина фон Гордона, согласно его последней воле, будет отправлено в Лигниц, где проживают две его сестры. Господин фон Сент-Арно сразу же после поединка покинул Саксонию. Относительно повода дуэли неизвестно ничего определенного, так как секунданты отказываются давать какие-либо сведения».
Через четыре дня на берлинский адрес госпожи фон Сент-Арно пришло нижеследующее письмо:
«Ментона, 4 декабря.
Моя дорогая Сесиль! О том, что произошло, ты, вероятно, уже знаешь от генерала фон Россов, а о месте моего теперешнего пребывания тебе сообщит почтовый штемпель. Я снял номер в гостинице „Бауэр“ (такое название найдется везде) и наслаждаюсь покоем после событий и неприятностей прошедшей недели. Я даже могу говорить о душевном волнении, в котором охотно тебе признаюсь. Исход этого дела все же произвел на меня впечатление, и я протянул ему руку в знак примирения. Но он руки не принял. Через минуту его не стало.
Надеюсь, ты воспримешь это происшествие должным образом. „Tu l’as voulu, George Dandin“ [171] . Его поведение было оскорбительным для тебя и для меня, ему следовало бы знать меня лучше. Впрочем, нужно отдать должное его мужеству, а еще более его несентиментальной решимости, которая мне почти импонировала. Ведь он хотел попасть мне в сердце, и его пуля, задевшая ребра, прошла всего на два пальца правее. Иначе я был бы там, где теперь он. Я знаю, ты была привязана к нему несколькими фибрами души, и это меня устраивало – молодой женщине необходимы такие вещи. Но не воспринимай всего этого слишком трагично, мир – не теплица для чрезмерно нежных чувств.
Ты, конечно, понимаешь, что я не хочу подвергать себя скучным неприятностям очередного судебного процесса. Мне скоро стукнет шестьдесят, и я не чувствую в себе призвания целый год (или еще дольше) гулять вокруг здания тюрьмы. Предпочитаю Ривьеру.
Передай мой привет генералу. Во всей этой истории Россов вел себя блестяще и после переговоров с Гордоном вполне разделял мое мнение о нем. Гордон вводил в заблуждение прекрасными манерами; поначалу ввел и меня. В глубине души он был высокомерен и слишком много воображал о себе, как все эти господа. Он переоценивал себя, потому что путешествия ударили ему в голову. Он презирал сословные барьеры, которые у нас, по эту сторону океана, пока еще имеют место.
Если тебе позволит здоровье, жду тебя самое позднее на следующей неделе. Воздух здесь восхитительный, зимы не бывает вообще, все уже цветет или все уже снова цветет. Слава Богу, мне не придется подавать рапорт об отставке; каждая ситуация имеет свои преимущества. Кстати, хорошо бы ты взяла с собой Мари, так ей будет легче расстаться с Фрицем, здесь католичество ближе и живется ему комфортнее, чем в Берлине. Au revoir! [172]
Твой Сент-Арно».
Через три дня после доставки этого письма придворный проповедник Дёрфель послал полковнику фон Сент-Арно следующее сообщение:
«Господин полковник, мой долг поставить вас в известность о кончине вашей супруги, каковая имела место 4 декабря, и исполнить тем самым письменные поручения, оставленные ею перед смертью.
Позвольте мне начать с хронологического отчета о событиях.
Ваша супруга тяжело страдала с того дня, как прочла в газете известную заметку; она никого не хотела видеть, неохотно выполняла предписания врача и из всех знакомых принимала только мадемуазель Розу и меня. Я заходил к ней ежедневно, обычно в полуденные часы. Позавчера, придя с визитом, я застал горничную в слезах и узнал, что мадам умерла.
Войдя в комнату, я увидел, что произошло.
Госпожа фон Сент-Арно лежала на софе, на подбородок и рот был наброшен батистовый платок. У меня не возникло никаких сомнений относительно того, каким образом она встретила смерть; в левой ее руке я заметил крестик с головой Христа, который она постоянно носила. Выражение лица было такое, какое бывает у людей, уставших от этого бренного существования. На столе лежал ее молитвенник, в который она на манер закладки вложила адресованное мне письмо. Это письмо, эта тайная исповедь смиренной души бесконечно мне дорога, и потому я, с вашего разрешения, посылаю вам только письменную копию и только в деловой части. Последняя воля мадам такова:
„Я желала бы, чтобы меня перевезли в Кирилленорт и похоронили на общинном кладбище, слева от княжеской часовни. По крайней мере, я буду рядом с теми, кто щедро дарил мне то, в чем отказал свет: любовь и дружбу, и уважение ради любви… Благородство и душевная доброта – это не все, но это много.