На мгновение мне стало страшно, потому что показалось, что он совсем с катушек сорвался. И все-таки я его спросил:
– Чем же это кошка на блатного похожа?
– А всем. Повадки те же, и бессовестность, и нахальство, и ни памяти, ни благодарности, а только форс да жадность глупая!
Меня это заинтересовало, я сказал ему:
– А ты поточнее, с подробностями расскажи, потому что я душегубством не занимаюсь, как ты, откуда мне про кошачьи ухватки знать.
– Так ты на себя оглядись и как в зеркале углядишь кошачий лик!
– Чего же я там узрю? Глаза у меня черные, а не зеленые, волос седой, усов не ношу.
– Душа! Душа у тебя, как у кота – черная.
Теперь я уже не сомневался, что Шаман сошел с ума.
А он продолжал:
– Вот гляди, кот всегда, понимаешь, всегда живет один. Сам живет, как блатной, и кошка ему всегда только на раз нужна – как вам. Не бывает у котов товарищей. Собаки от силы своей промеж себя дерутся, как люди в бокс, а коты только от жадности и злобы, потому что у каждой кошки есть свой участок земли, где она себя хозяином почитает. И это у них, как у вас. Вы ведь себе местечко отхватите и держите за него железно мазу, чужой не залетай. Так я говорю?
– Так, – кивнул я.
Шаман всерьез разволновался, он барабошил, шепелявил, глотал слова, жевал и выплевывал целые пригоршни звуков.
– А как появится урка понахальнее да посильнее, так у вас пошел в ход кошачий закон – толковище за место на бану. Пришел такой кот на помойку, где один уже хозяйнует, и начинают они орать дико, будто кипятком их шпарят. А орут они от трусости своей, хотят визгом пугануть друг друга и драться боятся. Хвосты к земле жмут, кончики дрожат, как головы змеиные елозят. И как видят, что не разойтись, так один, что понахальнее, когтями второму по носу да по глазам, как вы своими «писками»! И каждый норовит сзади заскочить, затылок зубами уцепить, только бы не харей в харю! Только сзади, сзади, этак трусам и подлецам завсегда удобнее!
– Почему же трусам? – спросил я. – А ты не видел никогда, как котенок здорового пса шугает?
– Конечно, видел! – счастливо осклабился Шаман. – Потому что маленький кот, он уже вроде приблатненный хулиган с ножом в кармане, и его пес али человек тихий завсегда боится и завсегда ему уступит, потому как у того за душой, кроме глупой отчаянности, нахальства, на его ножик опертого, ничего нет, и обычный человек его опасается, смерть принять от глупой злобы не хочет...
– Ну-ну... Значит, за нас с котами расчет ведешь?
– Веду! Он на крысу охоту ведет, а я на него с сетью. Хлоп, меня-то криком его подлым не спугаешь! И в сетке сидит, гад! А я уж с первого взгляда скажу – лучше ветеринара, – есть у него лишай или он еще в институте для науки поживет! А коли у него лишай, то все – не уйти ему от моей сетки, не уйти ему от моей клетки, у меня ему место приготовлено.
Сумасшедший экстаз уже полностью захватил его, смотреть на него было невыносимо страшно. Делать здесь было нечего – конечно, денег он мне в долг не даст, даже если успокоится. Я осторожно двигался поближе к двери, почему-то опасаясь, что он выхватит откуда-нибудь из тряпья сетку и, накинув на меня, потащит к своим лишайным кошкам. И денег от него я уже не хотел – зачем они одинокому, больному паршой и лишаем коту, прячущемуся на помойке большого, совсем чужого ему города...
Утренняя «пятиминутка» подошла к концу. Я быстренько подытожил нехитрый наш улов за вчерашний день.
– Какие планы на сегодня? – спросил Шарапов.
– Из адресного бюро сообщили, что Сытников проживает в Зареченске, это маленький городок в Тульской области, – сказал я. – Савельев отправил телеграфный запрос в горотдел милиции – пусть сообщат, что он за человек, чем занимается. А сейчас мы поедем в гостиницу «Украина», попробуем что-нибудь разузнать про Фаусто Кастелли. Мало ли что бывает – может быть, он обслуге чем-то запомнился.
В гостинице «Украина» царила предпраздничная суета. В вестибюле, как во времена вавилонской постройки, стоял гул от перемешавшихся языков, но люди, по-видимому, прекрасно понимали друг друга, а если и не понимали, то, наверное, не сильно огорчались от этого. Маленькие, невзрачные, голодные на вид индусы с бесценными перстнями на пальцах, чрезвычайно авантажные шведские клерки, сухоногие негритянки с лилейно-белыми переводчицами, юркие французские коммерсанты, солидные, весьма респектабельные голландские докеры из профсоюзной делегации, длинноволосые американские студенты, беседующие о чем-то с увешанными орденами маленькими вьетнамцами в военной форме.
Горничная Клавдия Васильевна Анохина сказала, что Кастелли ей не понравился.
– Ну как же, у нас работает комиссия общественная по чистоте номеров, соревнуемся за звание лучшего этажа, а он целый день из номера не выходит. А когда генеральную уборку делать? Хоть после работы оставайся, да он ведь и вечером никуда. Харчи из ресторана заказывал в номер, ему даже спуститься пообедать лень было. А так плохого ничего не скажу, вежливый он проживающий был, конечно. Или чтобы это... в номер водить – ни-ни. Бутылок только много вытащила после него, красивые такие бутылки, здоровые, дай Бог памяти, как называется... А-а, вспомнила – «Синцано»!
– «Чинзано», – подсказал Сашка.
– Может, и так, – равнодушно сказала горничная.
– Клавдия Васильевна, а бутылочки вы куда дели? – спросил с надеждой Сашка.
Она удивленно взглянула на него:
– Как куда? Выкинула! А на что они? Ведь все одно пустые, а обратно их не принимают. Кабы полные...
– Мне полные нельзя, – сказал Сашка. – Я инвалид обеденного стола – язва у меня.
– Э, милок, то-то я смотрю, ты такой бледный, – посочувствовала Клавдия Васильевна.
– И не говорите прямо, – вошел в роль Сашка. – Это у меня с году от рождения – бледность такая. А потом и волосы от болей покраснели.
Клавдия Васильевна недоуменно и несколько подозрительно посмотрела на него – неужто и такое бывает? Сашка, не давая ей опомниться, быстро спросил:
– А что, Клавдия Васильевна, вы бутылки из номера по мере осушения выносили или после отъезда все разом?
– После отъезда, конечно, а то как можно? Вдруг они ему понадобятся?
– На обмен, например? – подмигнул Сашка. – В валютном баре – там ведь бутылки только на обмен. Десять бутылок сдал – тебе флягу «Мартеля»!
Горничная рассмеялась:
– Вот вы шутники какие! Как будто и не из милиции...
– У нас сейчас все такие. Так что же, вынесли вы, значит, все бутылки и куда их?
– В мусоропровод. Ой, батюшки, напомнили вы мне. Я же ведь Зине с двенадцатого этажа обещала для каустика две бутылки оставить!