Второй лист, изощренно украшенный раззолоченными двуглавыми орлами, прошитый витым шнуром с увесистой, кажется, даже свинцовой, блямбой печати и заполненный изумительным каллиграфическим почерком, извещал меня, что «за неустанные труды на благо Отечества и к вящей ее Славе, за достойную подражания деятельность по поддержанию благочиния и личную доблесть» я отныне и во всех потомках – его сиятельство граф Российской империи Герман Густавович фон Лерхе.
В глазах защипало. Подумалось, что жаль, мой Герочка этой расфуфыренной «почетной грамоты» не увидел. Он был бы счастлив. А вот я – не могу. Везде подвох видится. Насколько мне было известно, Александр и орденов-то для своих вельмож жалеет. Уже и не вспомню, кажется, кто-то из офицеров Туркестанского корпуса жаловался, что, дескать, государь чуть не половину наградного списка сократил. А ведь там-то действительно герои! Не мне чета. Только титулом почему-то меня пожаловали, не их…
Понятно, первым помощником великого князя Николая не может служить какой-то «простой немчик». Имперский граф – это совсем другое дело! И совершенно все равно, что, в отличие от титула барона, мне никаких земельных наделов с графинством этим вместе давать не положено. Это всего лишь что-то вроде блестящей такой штуковины на капоте автомобиля. Эмблемы. Никакого практического смысла, кроме повода похвастаться друзьям…
Только мне лично этих титулов и не надо бы. По самым простым соображениям. Что, например, ждет обычного чиновника, если, не дай Бог звезды так сложатся и его обвинят в каком-нибудь преступлении? Ну не таком жестком вроде государственной измены или заговора с целью убийства царя! А что-нибудь попроще. Растрата, там, или мздоимство? Отставка без пенсии, штраф – в самом худом случае. Никаких других репрессий. Сиди себе, занимайся своими делами дальше. А предположим, «травить собаками» стали графа? Обыденные, можно сказать, бытовые для чиновника проступки немедленно становятся коронным преступлением. Ибо умаляют достоинство самодержавия, едрешкин корень!
А травить будут, это без всяких сомнений! Слишком много недовольных сибирским выскочкой появилось. Вот тот же генерал-лейтенант Михаил Семенович Корсаков, иркутский генерал-губернатор хотя бы. Великая княгиня Елена Павловна пишет, что он, мол, польский бунт на Кругобайкальской дороге усмирил и главарей лично в Санкт-Петербург доставил. А титул его императорское величество какому-то Лерхе дал. Да еще газеты эту весть по столицам разнесли и о заслугах в подавлении выступлений ссыльных не забыли упомянуть. Еще одна, оборотная, сторона свинцовой печати на жалованной грамоте, блин.
Но и это, в конце концов, не самое печальное. Много хуже, что директором Центрального Статистического комитета МВД служит чрезмерно умный и деятельный господин – действительный статский советник Петр Петрович Семенов, видный ученый и известный путешественник. Несколько лет назад первым из русских посетил долины Тянь-Шаня, и если это именно тот, о ком я еще в советской школе уроки учил, – вскоре получит приставку к фамилии в честь гор, по которым бродил.
Сейчас он больше известен как ближайший соратник графа Румянцева и один из разработчиков проекта Великой Реформы. Пару лет всего, как начальствует над статистическим комитетом, а совершенно мне ненужными произведениями разродился именно теперь. Вот кто его просил этот «Статистический временник Российской империи» прямо теперь издавать? Не мог пару лет еще потерпеть? Молодой же еще. Моего Германа всего на семь лет старше…
А второй его, так сказать, труд? «Характерные выводы из итогов первого года новой переселенческой политики». Едрешкин корень, чтобы не сказать чего-нибудь похуже! Зачем это ему было нужно?! Неужели не понимал человек, что даже тех, пока еще микроскопических, едва-едва превышающих статистические погрешности результатов его выкладок будет довольно, чтобы умные, умеющие смотреть в будущее и видеть тенденции люди забеспокоились?
Хотя нужно отдать Петру Петровичу должное. Он сумел вычленить из разрозненных и зачастую противоречивых данных нужные и сделать на их основании далеко идущие выводы. По его мнению, уже сейчас можно сказать со всей определенностью: Сибирь в умах простых жителей России перестала быть неким отдаленным краем, где живут только казаки и каторжники. Теперь это территория возможностей! Пресловутое сарафанное радио оказалось гораздо эффективнее альбомов с литографиями и рекламных статей в газетах. У людей появился выбор: искать работу где-то рядом – или рискнуть, отправиться за тысячи верст и, в конце концов, оказаться в землях, где рады каждой новой паре работящих рук.
От одного к другому, в кабацких пересудах или на серых страничках писем, из-за Урала на запад доносились вести об уровне жалованья и размере выделяемых под возделывание участков. О реках, полных рыбы, лесах, богатых дичью. О наивных туземцах, о заводах и мануфактурах, на которых постоянно требуются подмастерья. И теперь в той же Москве тоже стали понемногу меняться расценки на работы. Артельщики грозились уйти на восток и не желали работать за гривенник в день, как прежде. От деревни к селу, с бродягами и паломниками, пошли бродить по Руси сказки о невероятно богатом хлебном городе Томске, где царевы люди раздают самым настойчивым земли без меры – кто сколько сможет поднять.
С одной стороны – хорошие новости. Просто замечательные! Полностью соответствующие моим планам по развитию родного края. Обеспечивающие постоянный приток самой активной и предприимчивой части населения страны. Но зачем же этому Семенову нужно было дремлющим в неведении вельможам глаза-то открывать? Что для Сибири хорошо, для многих крупных землевладельцев – смерть. Уж мне ли не знать, что из шестнадцати тысяч семей, пришедших своим ходом с той стороны Урала и изъявивших желание поселиться на территории наместничества, только пять – из прибалтийских или нечерноземных губерний. Это соответственно означает, что остальные одиннадцать – более семидесяти тысяч человек, включая стариков, женщин и детей, – можно было хоть сразу, хоть немного погодя, отправлять на каторгу как бродяг.
Естественно, никто этого делать не собирался. Людям выправлялись новые бумаги и указывались маршруты дальнейшего движения. В Семипалатинскую область, в Кулундинскую степь АГО, на Барабу, на юг Алтая. И только тех, что изначально имели по всем правилам оформленные документы, расселяли в непосредственной близости к крупным селам и городам.
Такая вот у нас тут переселенческая математика. И мне вовсе не было нужно, чтобы кто-либо, даже такой уважаемый господин, как Семенов, указывал истинные цифры. Мои губернаторы в последних всеподданнейших отчетах указали – тридцать три тысячи, а Петр Петрович в своем «Временнике», что с земли в России снялось более ста пятидесяти тысяч человек. Ладно хоть, у него таким образом таблицы составлены, что эти данные, среди нагромождения иной всякой информации, еще постараться найти нужно. Иначе меня уже инспекциями бы одолевали в поисках лишних людей. Ну и то, что потенциально привлекательным был не только мой регион. Крестьяне были хорошего мнения и о Северном Кавказе, откуда продолжали уезжать в Турцию туземцы, и о восточном Урале с его многочисленными заводами. Существовала даже официальная программа переселения на Дальний Восток, но туда еще поди-ка доберись. Десять тысяч верст – это не шутка.