– Что за лоу-лоу?
– Это на кажунском. Как вы это называете? Злой дух.
– Нет, сэр. Никаких духов. Просто я.
Слепой Билл поджал губы, будто только что осушил рюмку джина, смешанного с керосином.
– Не очень удачная для прогулок ночь. Чувствуете, как холодок поднимается по затылку? Фифоле [47] . Будто светящиеся в темноте облака болотного газа поднимаются в воздух, и злые духи летят за вами.
Ужасы заброшенного дома наложились на россказни слепого Билла, и Мемфису стало не по себе. Ему не хотелось говорить ни о призраках, ни о злых духах.
– Тетя говорит, что я бесчувственный, как бревно. Я буду последним, кто заметит присутствие духов.
Слепой Билл повернул лицо в его сторону так, будто еще мог его видеть.
– Сегодня в лавке у Флойда я слышал кое-что очень любопытное. Говорят, ты целитель.
– Это было давно.
– Но дух целителя еще силен в тебе? Не мог бы ты положить руки на слепого Билла и вернуть ему зрение?
– У меня больше нет дара. – Мемфис вдруг почувствовал, что страшно устал и больше не может сдерживать все в себе. – Он оставил меня, когда моя мама… она была очень больна. Я положил на нее руки, и тут… – Мемфису сдавило горло. Он сглотнул, силясь победить боль. – Она умерла. Умерла прямо под моими руками. И вся сила, которая была во мне, умерла вместе с ней.
– Очень грустная история, мистер Кэмпбелл, – сказал слепой Билл после продолжительной паузы.
Мемфис почувствовал, что по его щекам стекают слезы. Он был рад, что слепой Билл не мог видеть его плачущим. Больше он ничего не сказал.
Слепой Билл кивнул.
– Вы не сделали ничего, кроме того, что пытались помочь маме. Слышите? Иногда это может быть благословением, – тихо произнес он. Мемфис был благодарен старику за чуткость. – Подойдите, я дам вам кое-что.
Билл покопался в кармане и выудил оттуда ириску. Нащупав руку Мемфиса, он вложил в нее конфету и прикрыл своей сухой, цепкой ладонью.
– Вот. Храните ее. Вдруг когда-нибудь вам потребуется помощь папы Легбы.
– Папы кого?
– Легбы. Он – хранитель врат Виолкана, владения духов. Стоит на перекрестках. Если вы потерялись, он поможет. Просто оставьте ему немного вкусненького.
Тетку Октавию хватил бы удар, если бы она услышала сейчас старого Билла. Как-то раз она заставила их перейти на другую сторону улицы, просто чтобы не приближаться к маленькому домику – колдовской лавочке с окнами, закрытыми красно-синими занавесками, из-за которых выглядывали лица африканских богов, окруженные огнями свечей. Табличка над входом гласила «Снятие проклятий. Удаление любых препятствий к счастью».
– Не смейте иметь никакого дела с вуду, – коротко ответила тетя, когда Исайя начал возмущаться, зачем они стали так глупо бегать по улице. Про себя Октавия принялась читать молитву.
Мемфис неуверенно забрал у старика конфетку. Она оказалась странно тяжелой.
– А тетя говорит, что можно молиться только Христу.
Слепой Билл недовольно закряхтел и сплюнул на асфальт.
– Ты правда считаешь, что бог белых тебе поможет? Думаешь, он на нашей стороне?
– Я вообще не думаю, что какой-либо из богов на нашей стороне.
Мемфис приготовился к буре возмущения, но старик понимающе кивнул, и углы его рта изогнулись в грустной улыбке.
– Это, наверное, ваши самые правдивые слова, мистер Кэмпбелл. А мысли у вас более здравые, чем манера шаркать и поливать голову пахучим парфюмом. – Он залился смехом – хриплым, больше похожим на кашель – и принялся хлопать себя по колену. Тут вся ситуация будто заново открылась перед Мемфисом: безумный разговор, конфетка для божества, странные звуки в доме – он понял, насколько все это глупо и смешно, и невольно засмеялся вместе со стариком. Они стояли на пустой улице, покачиваясь со смеху, как парочка городских сумасшедших.
– О-хо-хо. – Слепой Билл похлопал себя по груди. – Разве это не философия мира? Удача может обернуться несчастьем, и наоборот. Будто высшие силы разыгрывают гигантскую партию в кости, а костями выступаем мы сами. Ступайте домой, мистер Кэмпбелл. Отдохните как следует. Наберитесь сил, чтобы бороться на следующий день. У вас еще будет время, чтобы сожалеть. А сейчас живите на полную катушку, наслаждайтесь молодостью.
– Так и сделаю, сэр. – Мемфис вдруг передумал идти домой. Слепой Билл был прав – Мемфис молод, и вечер только начинался. Поэтому он направился в «Хотси Тотси».
Билл слушал, как в отдалении затихают шаги Мемфиса Кэмпбелла. Он хотел рассказать парню, насколько ему повезло, что дар оставил его. Какое это было благословение. Как он должен быть благодарен, что о его силе не узнали плохие люди. Билл пошуршал в кармане: хотелось есть. Он зажал между пальцами пятицентовик и десятицентовик. Негусто. Если бы он нашел в себе силы перестать играть. Но это было его проклятием: карты, лотерея, кости, скачки, петушиные бои – он не мог упустить ни одной возможности испытать судьбу и сделать ставку. И дом на перекрестке под белыми облаками снова и снова являлся ему во сне. Никак не удавалось разглядеть номер, но Билл верил в лучшее. Там, рядом с почтовым ящиком. Стоит только разглядеть его, и цифры станут ключом к большому выигрышу. А если у него будут деньги, то он сможет осуществить план мести.
Дом стоял на холме, открытый всем ветрам, как старый часовой. По каменным стенам, как плесень, расползался плющ. Слепые окна были забиты досками. Двери вишневого дерева выцвели почти до белизны. Если кто-нибудь заглянет внутрь, то увидит отовсюду свисающую паутину и пауков, прячущих своих жертв в щелях рассохшегося дерева. Половые доски отсырели и местами изогнулись.
Некогда дом был великолепен. В нем проходили балы и вечеринки. По воскресеньям у дома выстраивались шикарные экипажи. Его величие и блеск символизировали все лучшее, что существовало на тот момент в стране. Дом представлял собой мечту, воплощенную в жизнь. Человек, построивший его, Джейкоб Ноулс, разбогател на производстве стали, той самой, из которой затем воздвигли город. У них с женой был единственный ребенок, девочка по имени Ида, и они в ней души не чаяли. Ида росла слабенькой и болезненной, и по этой причине родители потакали любым ее капризам. Уроки игры на фортепиано, езда на пони, крошка-спаниель по имени Честер. Когда Ида играла на газоне в чаепитие, вокруг стояла прислуга, готовая разливать настоящий чай в кукольную посуду. Часто она изображала арабскую принцессу, объезжающую свои владения. В ту пору она любила подниматься в чердачную комнатку с балконом. В 1863 году она видела дым от костров призывных бунтов [48] , представляя себе, что вдалеке свирепствуют злобные драконы, а не толпы разгневанных жителей. Пока бушевала Гражданская война, Ида выросла и стала молодой девушкой. Она мечтала о том, как выйдет замуж за какого-нибудь бравого офицера и они станут полноправными хозяевами великолепного дома. Спустя несколько месяцев после окончания войны в доме справляли вечеринку генерал Грант и его офицеры. Взрывался фейерверк, и звуки вальса разливались в воздухе. Но Ида простыла и лежала наверху с горчичным пластырем на груди, горько оплакивая свою судьбу. Поглаживая дочь по щеке, мама утешала ее, что это не последний бал и прекрасный избранник ее дождется, кроме того, они с отцом пока еще не были готовы расстаться со «своей любимой Идой».