Серое Привидение повернулась и погрузилась в пол — судя по всему, отправилась в свои владения в Небывалыци-не. Я дождался, пока она уж точно не сумеет меня заметить, а потом просто исчез — вверх, на мостовую чикагской улицы. Небо на востоке уже начало окрашиваться золотом, поэтому я на предельно возможной скорости поспешил к своей могиле.
Серое Привидение — тень, это я знал наверняка. Но откуда она явилась, эта тень? Ее явно породил кто-то, хорошо владеющий внедрением в чужие тела. Кто-то, уверенный в том, что в состоянии сразиться со Стражами Белого Совета, своего рода полицией чародейского сообщества, и выйти при этом победителем. Кто-то, хорошо известный этому Омогу, кем бы он там ни оказался, и кому необходимо тело, обладающее по меньшей мере минимумом магических способностей, чтобы поддержать явно незаурядный талант.
Таких обладающих магическими способностями на уровне чародея людей в Чикаго совсем немного. А пропадало за последние годы и того меньше, и большинство из них были моими врагами. Не все пали от моей руки, но эту прикончил точно я сам. Из пистолета. В упор.
Я добрался до своей могилы и, все еще дрожа, погрузился в ее благодатную тень.
Морти попал в лапы Собирателя Трупов, одного из наследников этого психа Кеммлера. Меняющей тела как перчатки чернокнижницы, чьи безумства насчитывали не одно столетие, а способности превышали мои раза в три, если не четыре. И если она вселится в Морти, она — как и я на ту короткую минуту — вновь обретет всю свою прежнюю силу. Снова начнет менять тела как перчатки... в общем, продолжит свою карьеру с того места, на котором я ее оборвал.
И начнет она с того, что убьет Молли.
Первую свою встречу с ней я пережил только благодаря вмешательству джентльмена Джона Марконе, а еще удачи и некоторого расчета — ну и обычной моей паранойи. В общем, она представляла собой абсолютную, высшую категорию угрозы, конфликта с которой я предпочел бы избежать любой ценой. Тем более — встретиться с ней в одиночку.
М-да, дела оборачивались все круче.
Я понимал, что до наступления вечера мне надо придумать, как ее одолеть.
С восходом солнца я съежился у себя в могиле. Мне полагалось бы ощущать больше беспокойства по поводу убийственного, испепеляющего катаклизма, захлестывавшего весь мир, но я его не испытывал. Когда солнце взошло, это напоминало вибрацию от проезжающего мимо тяжелого грузовика, опасного, если оказаться у него на пути, но ничем, кроме шума, не угрожающего, если ты стоишь на тротуаре. В моей могиле царил покой.
Я попытался найти аналогии этому ощущению, тому умиротворению, что я испытывал в земляном убежище. Не сразу, но я понял: это напоминало мне мою полуподвальную квартиру во время вьюги. За дверью завывал ветер и хлестали снежные заряды, но сам я в это время в тепле, в обществе Мыша и Мистера отхлебывал из чашки горячий куриный бульон, вытянув ноги к горящему камину и читая какую-нибудь хорошую книгу.
Примерно так же оказалось и в моей могиле. Покойно. Я не мог никуда пойти, и это было приятно. Если бы мне удалось захватить с собой книжку, все вообще обстояло бы идеально.
Вместо этого я привалился спиной к земляному откосу могилы и закрыл глаза, наслаждаясь тишиной. Все равно до заката я здесь взаперти. Я не видел смысла в том, чтобы глодать себя в переживаниях за то, что может случиться вечером.
Вместо этого я погрузился в воспоминания, радостные и печальные, хотя и те, и другие одинаково дурацкие.
Я думал о нас с Элейн, какими мы стали в старших классах. Мы ощущали себя супергероями: двое подростков, обладавших неописуемой силой, которым приходилось скрывать это от всех, чтобы их не изолировали и не покарали за непохожесть на других.
Когда мы с Элейн познакомились, девчонки меня еще не интересовали. Нам обоим исполнилось двенадцать, мы оба отличались сообразительностью и упрямством, из чего следовало, что мы доводили друг друга до белого каления. При этом мы оставались лучшими друзьями. Делились друг с другом мечтами о будущем. Делились переживаниями или помогали друг другу — в зависимости от того, что требовалось. На уроках в школе оба изнывали от скуки — по сравнению с уроками Джастина все казалось проще пареной репы, ненамного сложнее заточки карандашей.
Имелась и оборотная сторона: нам становилось все сложнее общаться с другими детьми. Нас просто интересовали разные вещи. Развивавшиеся день ото дня магические способности все сильнее мешали нам смотреть телевизор, а уж видеоигры и вовсе сделались невозможны. В результате мы с Элейн проводили все больше времени за игрой в карты или в настольные игры — или коротали вместе долгие часы за чтением.
Джастин манипулировал нами обоими просто мастерски. Ему было выгодно, чтобы мы сошлись. Он хотел, чтобы мы ощущали себя отчужденными от всех остальных — и, само собой, преданными ему. При том, что сам он изображал полную к этому непричастность (в которую я до поры до времени верил), на деле он поощрял наше растущее сексуальное влечение друг к другу, что заодно избавило его от необходимости объяснять нам всякие щекотливые аспекты взаимоотношений полов... ну и практически свело к нулю риск того, что кто-то из нас найдет себе увлечение вне нашего тесного круга.
Я даже не подозревал о его истинных намерениях до того дня, когда Элейн приболела и осталась дома. Я так переживал за нее, что удрал с последнего урока и вернулся раньше обычного. В доме царила необычная тишина, а в воздухе ощущалась какая-то странная, незнакомая мне прежде энергия — душная, липкая. Стоило мне переступить порог, как все мои чувства тревожно обострились.
Это было мое первое знакомство с черной магией — силами Творения, искаженными и извращенными с целью Уничтожать все, с чем они соприкасаются.
Элейн сидела на кровати; лицо ее было спокойным, почти бесстрастным, спина выпрямлена, плечи расправлены словно по стойке «смирно». Теперь-то я понимаю, что за время моего отсутствия Джастин наложил на нее заклятие, но тогда я знал только то, что все мои инстинкты буквально визжали, предупреждая о чем-то чудовищно неправильном. Настолько неправильном, что мне хотелось с криком бежать прочь из этой комнаты.
Кстати, Элейн принимала такую позу только в тех случаях, когда собиралась подать реплику — как правило, саркастическую.
Эта картина и сейчас стоит у меня перед глазами.
Из двери, ведущей на кухню, вышел Джастин и остановился за спиной у Элейн. Лицо его тоже было совершенно спокойно.
— Ты снова прогулял школу, — вздохнул он. — Возможно, мне стоило бы этого ожидать.
— Что здесь происходит? — спросил я дрогнувшим от страха голосом. — Что вы такое делали?
Джастин подошел к Элейн на пару шагов. Оба долгое мгновение молча смотрели на меня. Я не мог ничего прочесть на их лицах.
— У меня свои планы, Гарри, — спокойным, негромким голосом произнес он. — Мне нужны люди, которым я мог бы доверять.