Медсестры, обнаженные под халатами... Их усталые глаза, они клюют носами...
Ты проходишь в мужскую палату. Ты проносишь водку в грелке... А они спят, положив головы на тетрадь с назначениями.
--- Привет! — шепчет тебе этот с язвой. — Ну, притаранил? --- Давай! Тихо...
Ты наливаешь из грелки в стакан. Другой мужик с трубкой в брюхе тоже хочет.
--- Э! Тебе же нельзя! --- Боты закусишь! Потерпи-ка! --- Спи, на хуй, пожалуйста! --- Он молча ложится.
--- Ну, как дела, Фриц? --- Расскажи --- Ебнешь водчанки? --- Мать ничё не скажет? --- Он наливает. Зажмурившись, я выпиваю. Обычно мне становится плохо потом. Я сажусь в угол и будто засыпаю. Я ничего не чувствую. Это так непривычно — ничего не чувствовать!..
--- Нехуй на тебя водку переводить! --- Тебе надо только закусывать! --- А пить нельзя! ---
Они смеются. Я для них ручной медвежонок или свинья. В хорошие вечера после телевизора они приходят тихие. Они посмотрели кино.
--- Эх, бля... — вздыхали мужики. — Жизненный фильм ---
Они садятся на свои кровати. Они задумчивы. Они забыли о своей боли. Они даже не чешутся. Они не плюют на пол. Один вообще сразу ложится лицом к стене.
--- Ну что? --- Тушим свет? — спрашивает самый молодой. — Хули делать-то? ---
Остальные молчат. Он встает, и палата погружается во тьму. Скоро здесь, в хирургии, останется только дежурный врач. Я должен идти к матери в гинекологию. Мне не хочется выходить. Мы все молчим. Я сижу на кровати у Миши-крановщика. Чтоб ему не мешать, я отодвигаюсь. «Ничё-ничё... — говорит он тихо. — Сиди...»
Мы в полной темноте, глаза еще не привыкли. Кто-то вздыхает. Долго-долго, как больное животное. Я выхожу.
--------------------------
--------------------------
Она была голая и сидела без движения. Прикрыв глаза. Неподвижно. Ноги широко расставлены. Рукой она придерживала между ног тяжелую от крови простыню. Темно-красную от крови простыню. Ко мне от нее двигалась струйка.
Она сидела прислонившись к стене, склонив голову. Будто удивляясь... «Кровь... Такая красная... Такая моя...»
Я не мог сдвинуться с места. Она сидела спокойная-спокойная. Она была будто бы одна на целом свете... И это спокойствие передалось мне.
Ее такая худенькая грудь с почти невидимыми сосками... Эти руки, худые, скрещенные на кровавой простыне, свисавшей, скользившей от тяжести вниз... Тяжела была эта простыня, полная крови и жизни... Полная уходящей жизни...
Это было как сон. Как самый красивый сон... У меня выдернули пол из-под ног. Я стоял, склонив голову, как она, на плечо... Не знаю, что со мной происходило в этот момент. А она сидела, и простыня скользила, скользила, скользила...
Очнувшись, я помчался наверх, в ординаторскую.
--- Тихо! — сказала мать. — Готовьте ее к операции! ---
Медсестра кивнула, и все закрутились в циклоне. В циклоне, центром которого, неподвижным центром, была «она». Весь наш «храм» заметался, а она была неподвижна, как умирающая царица. Как послание богов она лежала, и никто к ней не мог прикоснуться без благоговения...
--- Это уже не первый раз --- Три выкидыша --- Три! --- Она уже пробовала и снотворное, и газ --- Два раза пробовала! --- У нее не получалось! --- А в этот раз у нее почти получилось! --- Она почти ушла --- Она уходила --- Все дальше и дальше --- Я знаю этот момент --- И ты узнаешь --- Когда станешь, например, врачом --- А потом --- Этот момент никогда не виден вначале --- Она вернулась --- Умирают постепенно --- А возвращаются сразу ---
Я был тих в тот вечер. Вынырнув из повседневности, из своей детской обыденности... Я спокойно смотрел всем в глаза... Красота и смерть меня ослепили. Я ничего не видел, кроме красоты... И все так же я стоял перед ней, склонив голову набок, и смотрел, и не мог оторваться...
Мы шли с матерью одни с работы. Без ее подруг. Уже почти рассвело.
Человек ехал на велосипеде. Он ехал издалека, нам навстречу. Мы шли, и он ехал нам навстречу... Я подремывал на ходу, а он приближался. А когда он проехал мимо, медленно, торжественно, как призрак, я увидел, как встало солнце. Этот человек привез его на своих плечах.
Я оглянулся. Он был не мужчина и не женщина. Просто человек без примет. Он ехал все дальше и дальше, посматривая на номера домов...
Он будто боялся ошибиться. А потом он прибавил ходу и исчез...
Мне долго потом мерещилось, будто пальцы матери пахнут кровью.
-------------------------
-------------------------
Это было одно из глобальных потрясений. На какое-то время все мои кошмары, все страхи растворились в этой красоте.
Если бы она умерла, думал я. Если бы они не смогли ее спасти...
Красота засияла бы еще ярче!.. Я жалел втайне, что она не умерла!
По дому и по школе я ходил как кукла. С лицом как маска, такая жирная маска с пустотой вместо глаз.
--- Ты эгоист, — ворчал отец. — Все просто, ты — эгоист --- Почему ты так долго занимаешь ванную?! --- Мне завидно! --- Что ты там моешь?! ---
Я сидел на краю, с зубной щеткой во рту Я обо всем забывал. А в один из дней, сидя в ванной, я вдруг начал раскачиваться Я будто слышал далекую музыку! Мать постучала. Говорит, что постучала и вошла --- Что с тобой?! — трясла она меня. — Ты что? ---
А что со мной было? Что тогда творилось во мне? Не знаю... Будто рушились стены. Неслышно падали стены вокруг меня, и красота и смерть хлынули и затопили..
--- Он станет врачом?! — возмущался отец. — Этот увалень с глазами на жопе?! --- Лентяй! --- Ходит как в штаны наложил --- Ты слышишь! --- Женись на почтальонше! --- А сам давай трактористом! --- А то врачом ---
Мать молчала. Я чувствовал все растущую ее тревогу. Кем будет этот тип? Что он может? Нужно наставить его на путь истинный! А как же без этого?! Он собьется с дороги!
Я был непонятен. Кем я хочу быть? «Вон Витька уже решил стать моряком! А Эмка Шнайдер?! У нее мечта! Понимаешь ты?! Ме-чта-а-а! А посмотри, какое терпение? Она весь день со своей балалайкой! Она и спит с ней! Кстати, как она называется... Да-да! Сам знаю! Ви-о-лонче-ель! А смотри, какое терпение! Ее уж точно не свернешь с пути! А ты?! А ты?! А ты...»
Эмка, как и Витька, была чистокровка. Стопроцентная немка. Не то что я. «Выблядок, хрен знает кто, пальцем деланный...» — как говорил дед.
Эмка была седьмой дочерью из семи сестер. Она увидела своих папу и маму уже стариками.
Баптисты жили в приличном районе. Там на цепях метались овчарки. Черные, с янтарными глазами, на снегу они были очень красивы. Эта свирепость, бесполезная свирепость ко всему миру, ко всему, что пахнет живым, так их истощала, что к весне они валились с ног. Их пошатывало от ярости и усталости. Ни секунды покоя. Ни секунды! Как лисы в клетках. Они носились по двору с ошметками пены на цепях!