– Ох, превосходно. Антиквариат! – она вздохнула. – Ну, ты сам знаешь, до чего я люблю всю эту старину. Всегда хотела, чтобы и дети этим заинтересовались. Надеялась, что хоть кто-то.
– Ну, есть еще Китси, – сказал Платт.
– До чего же занятно, – продолжила миссис Барбур, словно бы не слыша Платта, – ни у кого из моих детей нет художественной жилки. Маленькие филистеры, все четверо.
– Ой, ну ладно вам, – сказал я так шутливо, как только сумел. – Я же помню эти бесконечные уроки фортепьяно у Тодди и Китси. И Энди с этой его игрой на скрипке по Судзуки.
Она махнула рукой:
– Ой, ты же понимаешь, о чем я. Ни у кого из детей не развито зрительное восприятие. Они ни картину не могут оценить по-настоящему, ни интерьер. А вот ты, – она снова взяла меня за руку, – когда ты был маленьким, я вечно заставала тебя в передней за разглядыванием моих картин. Ты шел прямиком к самым лучшим. К пейзажу Фредерика Черча, к моим Фитц Генри Лейну и Рафаэлю Пилу или к той картине Джона Синглтона Копли – помнишь, миниатюрный овальный портретик, девочка в шляпке?
– Так это был Копли?
– Копли. А только что ты разглядывал набросочек Рембрандта.
– Так это настоящий Рембрандт?
– Да. Один-единственный, омовение ног. Остальные – ученики. А мои собственные дети всю жизнь прожили среди этих картин и не выказали ни капли к ним интереса, верно ведь, Платт?
– Я предпочитаю думать, что мы зато во многом другом отличились.
Я кашлянул.
– Знаете, я правда всего-то забежал поздороваться, – сказал я. – Я очень рад был с вами повидаться, с вами обоими, – я обернулся, чтобы к Платту это тоже относилось, – жаль, что встретились мы при таких грустных обстоятельствах.
– Может, останешься, поужинаешь с нами?
– Простите, – сказал я, чувствуя, что меня прижимают к стенке, – не могу, именно сегодня – никак не могу. Но мне правда очень хотелось к вам заскочить, повидаться.
– Тогда ты придешь к нам как-нибудь на ужин? Или на обед? Или на пару стаканчиков? – она рассмеялась. – Или на что угодно?
– Конечно, поужинаем.
Она подставила мне щеку для поцелуя, чего никогда не делала, когда я был маленьким – даже с собственными детьми.
– Как же чудесно, что ты снова у нас, – сказала она, схватив меня за руку, прижав ее к щеке. – Как в старые добрые времена.
4
Возле двери Платт отколол какое-то чудное рукопожатие – так то ли бандиты здороваются, то ли члены студенческого братства, то ли глухонемые, и я даже не знал, как реагировать. Смешавшись, я отдернул руку и, не зная, что бы еще сделать, чувствуя себя идиотом, стукнулся с ним кулаками.
– Ну, слушай. Здорово, что мы встретились, – сказал я, нарушив неловкое молчание. – Звони тогда.
– Насчет ужина? А, да. Дома тогда, наверное, и поедим, если ты не против, мама теперь не очень любит куда-то выходить, – он засунул руки в карманы пиджака, и вдруг – как гром среди ясного неба: – Я тут в последнее время частенько вижу твоего старого дружка Кейбла. Куда чаще, чем мне хотелось бы, сказать по правде. Захочет узнать, наверное, что я тебя видел.
– Тома Кейбла? – недоверчиво рассмеялся я, хотя смех вышел жиденький, от дурных воспоминаний о том, как нас вместе отстранили от занятий и как он слился, когда мама умерла, мне до сих пор делалось не по себе. – Так вы с ним общаетесь? – спросил я, когда Платт ничего не ответил. – А я о Томе годами не вспоминал.
Платт ухмыльнулся.
– Признаюсь, я тогда думал – вот чудеса, дружок этого парня водится с таким задротом, как Энди, – тихонько сказал, привалившись к дверному косяку. – Не то чтоб я возражал, правда. Энди надо было, чтоб его кто-нибудь встряхнул, накурил, что-то в этом роде.
Эндрот. Андроид. Битые яйца. Прыщедав. Губка Боб Ссаные Штаны.
– Нет? – небрежно уточнил Платт, ошибочно истолковав мой застывший взгляд. – А я думал, ты этим баловался. Кейбл-то тогда дул по-черному.
– Это уже, наверное, после того как я уехал.
– Ну, быть может. – Не очень мне понравилось, как Платт на меня поглядел. – Мама, конечно, всегда думала, что ты и какаешь фиалками, но я-то знал, что вы с Кейблом приятели. А Кейбл был ворьем малолетним, – он резко, так, что в звуке ожил прежний мерзкий Платт, рассмеялся. – Я сказал Китси и Тодди, пусть запирают комнаты, пока ты у нас живешь, чтоб ты ничего не украл.
– Так вот в чем было дело? – Я сто лет уже не вспоминал про тот случай с копилкой.
– Ну, послушай. Все-таки Кейбл, – он поглядел в потолок. – Понимаешь, я встречался с сестрой Тома, Джои – господи боже, тоже еще та была штучка.
– Точно, – я прекрасно помнил Джои Кейбл – сисястую шестнадцатилетку, которая в коридоре хэмптонского дома шастала в коротенькой футболке и черных стрингах мимо двенадцатилетнего меня.
– Сучечка Джо! А какая жопа у нее была, а? А помнишь, как она тогда голышом разгуливала возле джакузи? Ну ладно, короче, про Кейбла. В Хэмптоне, у папы в клубе, его застукали, когда он рылся по шкафчикам в мужской раздевалке, и лет ему тогда было двенадцать-тринадцать. Это тоже все было после твоего отъезда, а?
– Скорее всего.
– И такие вещи происходили в нескольких тамошних клубах. Например, во время крупных соревнований или типа того – он, значит, залезал в раздевалку и тащил все, что плохо лежало. Потом, может, это он уже в колледже был – черт, где же это было, не в Мейдстоуне, а… Ну да ладно, в общем, Кейбл летом устроился подрабатывать в бар при гольф-клубе, развозил домой старичков, которые перебрали и рулить не могли. Общительный такой парень, разговорчивый – ну, сам знаешь. Разведет старичков на военные байки, все такое. Сигаретку им прикурит, над их шуточками посмеется. Да вот только случалось так, что доведет он дедулю до двери, а на следующий день тот обнаруживает, что у него бумажник пропал.
– Ну, мы с ним уже много лет не виделись, – сухо сказал я. Не нравился мне Платтов тон. – Чем он, кстати, сейчас занимается?
– Ну, знаешь. Промышляет тем же, что и раньше. Кстати, он с сестрой моей иногда видится, хотя, будь моя воля, я б ей запретил. Короче, – сказал он, слегка сменив тон, – я тут стою и тебя задерживаю. Жду не дождусь, когда расскажу про тебя Тодди и Китси, особенно Тодди. Ты на него произвел впечатление, он то и дело тебя вспоминает. Он будет в городе на следующих выходных, уж точно захочет с тобой повидаться.
5
Я не стал брать такси и пошел пешком, чтобы голова прояснилась. Был свежий сырой весенний день, грозовые облака расчерчены решеткой света, толкутся на пешеходных переходах офисные работники, но для меня весна в Нью-Йорке была навеки отравлена, пробивалось вместе с нарциссами сезонное эхо маминой смерти – набухающие почки и брызги крови, тонкая поросль галлюцинаций и ужасов. (“Прикол! Ваще!” – как сказала бы Ксандра.) А теперь, после новостей про Энди, как будто кто-то перещелкнул рентген, и все обернулось в фото-негатив, так что смотрел я на нарциссы, на людей, выгуливающих собак, и свистящих на углах регулировщиков, а видел только смерть: запружены мертвецами тротуары, трупы вываливаются из автобусов и спешат с работы домой, через сотню лет ничего от них не останется, кроме пломб и кардиостимуляторов, ну может, еще пара клочков ткани, осколок кости.