– Да-да, погоди только, – ответил Хоби – он как раз разбирал почту, стоя у буфета, нацепив на кончик носа очки.
– Хмм, – сказал он, перевернул конверт, посмотрел на переднюю сторону. Открыл, взглянул на карточку – вытянул руку, вгляделся в нее поверх очков, потом поднес поближе к глазам.
– Взгляни-ка, – сказал он.
Он протянул мне карточку.
– Это что вообще такое?
На бланке было всего два предложения, знакомый почерк Рива: ни обращения, ни подписи.
Сколько еще должно пройти времени, чтобы вы поняли: промедление неразумно? Не стоит ли нам обсудить предложение, которое я сделал вашему юному партнеру, поскольку ни вам, ни ему эта патовая ситуация не выгодна?
– О боже, – сказал я, бросил бланк на стол, отвернулся. – Да что ж такое!
– Что?
– Это он. Ну тот, с двойным комодом.
– А, этот. – Хоби поправил очки, тихонько поглядел на меня. – Он так и не обналичил тот чек?
Я провел рукой по волосам.
– Нет.
– А что это за предложение? О чем это он?
– Слушай! – Я подошел к раковине, налил себе воды – старый отцовский трюк, чтоб потянуть время и собраться с мыслями. – Я просто не хотел тебя волновать попусту, но этот мужик привязался и не отстает. Я уже выбрасываю его письма, не читая. Советую и тебе так же поступать, если получишь еще.
– Чего он хочет?
– В общем, – зашумел кран, я подставил стакан, – короче, – я повернулся, утер лоб. – Чушь полнейшая. Я ему выписал чек, как тебе и сказал. На большую сумму, чем он заплатил.
– Так в чем проблема-то?
– А, – я глотнул воды, – к несчастью, оказалось, что у него другие планы. Он думает – ээ, он думает, что у нас тут типа подпольный конвейер, и пытается влезть в долю. Понимаешь, вместо того чтобы обналичить мой чек, он обработал какую-то старушку, ходит за ней двадцать четыре часа в сутки и хочет, чтобы мы в ее квартире сделали, ммм…
Хоби вскинул брови:
– Подсадку?
– Точно. – Я обрадовался, что это он сказал, а не я. “Подсадкой” называлось мошенничество, когда всякие антикварные фальшивки или дешевки подсовывали в частные дома – чаще всего туда, где жили старички, – чтобы потом впарить их столпившимся у смертного одра стервятникам: халявщикам, которые так рвались поскорее обобрать старушку в кислородной палатке, что и не понимали – обирают-то их. – Когда я попытался вернуть ему деньги, он вместо того, чтоб их взять, предложил вот это. С нас мебель. Прибыль пополам. И с тех пор он никак не отвяжется.
Хоби остолбенел.
– Но это же полная чушь.
– Да, – я закрыл глаза, ущипнул себя за переносицу, – но он все никак не уймется. Вот потому-то я тебе и советую…
– А что это за женщина?
– Какая-то женщина, пожилая родственница, не знаю.
– Как ее зовут?
Я прижал стакан к виску.
– Без понятия.
– Она здесь живет? В Нью-Йорке?
– Наверное, – мне как-то не хотелось уводить расспросы в эту сторону. – В общем, просто выбрасывай такие письма в мусорку. Прости, что раньше тебе не сказал, просто волновать не хотел. Если мы так и будем его игнорировать, когда-нибудь ему это надоест.
Хоби поглядел на бланк, потом на меня.
– Я это сохраню. Нет-нет, – резко сказал он, когда я попытался его перебить, – если захотим обратиться в полицию, нам этого за глаза хватит. И неважно, что там с комодом… Нет-нет, – он поднял руку, показывая, чтоб я помолчал, – так не пойдет, ты пытался исправить ошибку, а он теперь склоняет тебя к преступлению. Долго это продолжается?
– Не знаю. Пару месяцев… – наконец ответил я, потому что Хоби не сводил с меня глаз.
– Рив, – хмуря лоб, он изучал бланк. – Спрошу-ка у Мойры. – Мойрой звали миссис Дефрез. – А ты мне скажи, если он снова напишет.
– Разумеется.
Страшно подумать, что могло бы случиться, если б оказалось, что миссис Дефрез знакома с Люциусом Ривом или знает, кто это такой, но, слава богу, с этой стороны больше не поступало никаких вестей. Чистейшая удача, конечно, что письмо к Хоби было написано в таких обтекаемых выражениях. Угроза, впрочем, прочитывалась ясно. Хотя глупо было тревожиться из-за того, что Рив ее выполнит и пойдет в полицию, потому что – я снова и снова твердил себе это – он может заполучить картину, только если я смогу спокойно изъять ее из хранилища.
И как назло, от этого мне только сильнее хотелось, чтоб картина была у меня, чтоб я мог глядеть на нее, когда захочу. Я знал, что это невозможно, и все равно мечтал об этом. Куда ни гляну, какую квартиру мы с Китси ни зайдем посмотреть, я везде присматриваю место для тайника: высокие полки в буфете, камины-обманки, широкие стропила, до которых можно добраться только по высоченной стремянке, половицы – можно ли будет их приподнять? По ночам я пялился в темноту, воображал себе специальный встроенный огнеупорный сейф, где она у меня будет надежно храниться, или – уж совсем доходя до абсурда – потайной чуланчик Синей Бороды, с климат-контролем, на кодовом замке.
Мое, мое. Страх, сотворение кумира, стяжательство. Восторг и ужас фетишиста. Понимая, что делаю глупость, я загрузил изображения картины себе в компьютер и в телефон, чтобы в одиночестве любоваться оцифрованными мазками кисти, сжатым в точки и пиксели лоскутком солнца семнадцатого века, но чем чище были цвета, чем сочнее импасто, тем сильнее я жаждал увидеть оригинал – уникальный, великолепный, омытый светом объект.
Защищенное от пыли помещение. Круглосуточная охрана. Я старался не думать о том австрийце, который двадцать лет продержал женщину взаперти у себя в подвале, но, к сожалению, это сравнение первым приходило на ум. А если я умру? Попаду под автобус? Не примут ли тогда дурацкий сверток за обычный мусор, не бросят ли в инсинератор? Раза три-четыре я анонимно звонил в хранилище, чтобы увериться в том, что я и без того знал, излазив, как одержимый, весь их сайт: влажность и температура поддерживались на приемлемом для хранения предметов искусства уровне. Я, бывало, просыпался и думал, что мне все приснилось, а потом вспоминал – не приснилось, нет.
Но и думать было нечего, чтоб туда пойти, когда Рив, будто кот, так и ждет, что я наконец-то прошмыгну мимо него по полу. Нет, высовываться нельзя. Как нарочно, через три месяца надо было снова платить за аренду ячейки, и, если учесть все происходящее, мне туда путь заказан. Надо будет просто попросить Гришу или еще кого-то из парней туда съездить и заплатить за меня наличкой, а они, я знал, заплатят и вопросов лишних задавать не станут.
Но тут как раз приключилась вторая неприятная вещь: буквально за несколько дней до этого Гриша меня здорово напугал – я сидел в магазине один, подсчитывал недельную выручку, а он проскользнул туда, многозначительно подергал головой и сказал: