– Ближе к делу.
– Ну, что я могу сказать? Ты был несчастен. Вечно напивался, пока не отключишься.
– Ты тоже.
– Да, помню. Как вырубился на лестнице, лицом вниз, помнишь? Очнулся еще как-то на голой земле, далеко от дома, ноги из кустов торчат, а сам вообще без понятия, как меня туда занесло. Черт, я однажды Спирсецкой имейл отправил посреди ночи, пьяный, дурацкий имейл, в котором писал, какая она красавица и как я ее люблю всем сердцем, кстати, я ее тогда и любил. На следующий день в школе, у меня страшное похмелье, и тут: “Борис, Борис, мне надо с тобой поговорить”. Ну ладно, о чем? И она такая, добрая вся, деликатная, пытается меня, значит, отвадить осторожно. Имейл? Какой имейл? Ничего не помню вообще! Стою там с красной рожей, а она мне сует отксеренную страничку из книжки со стихами и говорит, что надо любить девочек моего возраста. Да, я тоже глупостей натворил. Глупее твоих! Но я, – сказал он, поигрывая сигаретой, – я-то хотел развлечься, счастья хотел. Ты хотел умереть. Это разные вещи.
– И почему это мне кажется, что ты уходишь от ответа?
– Да не осуждаю я тебя! Просто – мы тогда с тобой такое вытворяли. Такое, чего ты, может, и не помнишь. Нет, нет! – заторопился он, качая головой, когда увидел, какое у меня стало лицо. – Я не об этом. Хотя, должен сказать, что ты единственный пацан, с которым я спал.
Я яростно сплюнул смех, будто закашлялся или подавился.
– Это-то… – Борис презрительно откинулся на спинку стула, крепко защипнул ноздри, – пффф. В этом возрасте, наверное, такое со многими бывает. Мы были молоды, хотели девчонок. Мне казалось, ты, может, думал, что это другое что-то. Но, нет, постой, – быстро заговорил он с переменившимся лицом: я отодвинул стул, собрался уходить, – постой, – повторил он, хватая меня за рукав, – не уходи, пожалуйста, послушай же, я что хочу сказать, ты совсем не помнишь ту ночь, когда мы с тобой смотрели “Доктора Ноу”?
Я стаскивал пальто со спинки стула. Но услышав это, замер.
– Не помнишь?
– А должен? Почему?
– Я знаю, что ты не помнишь. Потому что я потом тебя проверял. Скажу что-нибудь про “Доктора Ноу”, пошучу. И смотрю, что ты скажешь.
– А что с “Доктором Ноу”?
– Мы как раз только познакомились! – Колено у него так и ходило ходуном, как заведенное. – Ты, по ходу, к водке не привык еще – не знал, сколько наливать надо. Ты входишь такой с огромным стаканом, вот как стакан для воды, и я думаю: ну, капец! Не помнишь?
– Да сколько таких ночей было.
– Не помнишь. Я за тобой блевотину уберу, шмотки в стирку брошу, а ты и не помнишь, что это я. Начнешь плакать, рассказывать мне всякое.
– Что – всякое?
– Ну, например… – он нетерпеливо поморщился, – а вот, что это ты виноват в смерти матери… что лучше бы ты умер… что если б ты умер, то, может быть, был бы с нею вместе, в темноте… это все нет смысла вспоминать, не хочу, чтоб тебе плохо было. Ты был в таком раздрае, Тео… с тобой было прикольно, почти всегда! Ты на что угодно готов был, но все равно – в таком раздрае. Наверное, тебе в больницу надо было лечь. Помнишь, как ты залез на крышу и спрыгнул в бассейн? Сумасшедший, ты же шею себе мог сломать! Ночью уляжешься на дороге, фонари не горят, тебя вообще не видно, и ждешь, чтоб по тебе машина проехала, а мне тебя с боем приходилось поднимать и затаскивать домой…
– Ну и долго бы я лежал на этой сраной богом забытой улице, пока там бы хоть одна машина проехала. Я там ночевать бы мог. Надо было спальный мешок принести.
– Я в это углубляться не буду Крыша у тебя тогда отъехала. Ты нас обоих мог угробить. Однажды ночью ты взял спички и попытался дом поджечь, помнишь?
– Я дурачился, только и всего, – натянуто сказал я.
– А ковер? А огромная дыра, которую ты в софе прожег? Это ты дурачился, да? Я подушки перевернул, чтоб Ксандра не заметила.
– Это говно было такой дешевкой, что кожа была даже не огнеупорная.
– Ладно, ладно. Будь по-твоему. Короче, та ночь, значит. Мы смотрим “Доктора Ноу”, ты его уже видел, а я нет, и мне очень нравится, а ты полностью vgavno, и там дело происходит у него на острове, все круто, и тут он нажимает кнопку и показывает картину, которую украл.
– Господи.
Борис захихикал:
– Именно! Помилуй, боженька! До чего ж было круто. Ты такой пьяный, что тебя шатает из стороны в сторону – я щас тебе что-то покажу! Что-то удивительное! Ты встаешь перед теликом. Блин! Я смотрю фильм, там самое интересное, а ты никак не заткнешься. Отвали! Короче, ты уходишь, злой как собака, “пошел в жопу”, столько шума! Бах-бах-бах! А потом – раз, и спускаешься с картиной, ясно? – Он рассмеялся. – Прикинь, а я был уверен, что ты мне лапшу вешаешь. Шедевр мирового искусства? Да ладно, ага. Но – она была настоящая. Сразу видно.
– Я тебе не верю.
– Ну, это правда. Я понял. Потому что если можно б было нарисовать такую подделку? Тогда Лас-Вегас – самый прекрасный город на всем белом свете. Короче, такая ржака! Я, значит, с гордостью учу тебя воровать яблоки и конфеты из магазина, а ты уже успел спереть шедевр мирового искусства!
– Я его не крал.
Борис хохотнул:
– Нет, конечно, нет. Ты все объяснил. Что ее надо было сберечь. Что это твой большой и важный долг. Так ты, значит, – спросил он, наклонившись ко мне, – правда не открывал ее, чтоб посмотреть? За столько лет? Да что с тобой было такое?
– Я тебе не верю, – повторил я. – Когда ты ее взял? – спросил я, когда он закатил глаза и отвернулся. – Как?
– Слушай, говорю же…
– Почему ты думаешь, что я хоть единому твоему слову поверю? Борис снова закатил глаза. Полез в карман пальто, поискал в айфоне фотографию. Потом протянул телефон мне.
Это была оборотная сторона картины. Изображение передней части где угодно можно было увидеть. Но задник был уникален, как отпечаток пальца: жирные потеки сургуча – красные, коричневые; хаотичная мозаика европейских ярлычков (римские цифры, паутинчатые росчерки пера), будто это корабельный кофр или старинный международный договор. Крошащиеся слои желтого и коричневого были положены почти что с натуральной выпуклостью, словно палые листья.
Борис сунул телефон обратно в карман. Мы долго сидели молча. Потом Борис вытащил сигарету.
– Теперь веришь? – спросил он, выпустив струйку дыма из уголка рта.
Голова у меня распадалась на атомы, прилив от дозы потихоньку сходил на нет, на его место тихонько просачивались дурные предчувствия и тревога, будто чернеющий воздух перед грозой. Долгий мрачный миг мы с ним глядели друг на друга: на высокой химической частоте, одиночеством к одиночеству, будто два тибетских монаха на вершине горы.
Потом я, не говоря ни слова, встал и надел пальто. Борис тоже подскочил.
– Постой, – сказал он, когда я протиснулся мимо него. – Поттер! Ну не заводись. Я же сказал, что возмещу убытки. Я серьезно…