Я ничего ему не ответил и снова принялся листать каталог “Кристис”, который так и лежал, раскрытый, у меня на столе.
– А знаешь ведь, как говорят? – Голос у него был одновременно и печальный, и заискивающий. – “Вор крадет там, где лежит плохо”. Уж кому не знать, как тебе? Я залез к тебе в шкафчик, искал деньги на обед, смотрю – ага! Так-так. Это что? Вытащил, спрятал – без проблем вообще. Потом взял старую тетрадь, принес на урок к Котку – толщина та же, тот же размер – та же лента, все одинаковое! Котку мне помогла. Я ей не сказал, зачем это делаю. Котку про такое точно нельзя было говорить.
– До сих пор поверить не могу, что ты ее украл.
– Слушай. Я не оправдываюсь. Я ее взял. Но, – он победно улыбнулся, – я разве нечестный? Разве я тебе соврал?
– Да, – ответил я, ошеломленно помолчав. – Да, ты соврал.
– Ты меня напрямую и не спрашивал никогда! Спросил бы, я б сказал!
– Борис, ну что за бред. Ты соврал.
– Ну ладно, теперь вот не вру, – сказал Борис, смиренно оглядываясь. – Я-то думал, ты уж все знаешь. Еще сто лет назад узнал! Думал, ты понял, что это я.
Я отошел подальше, к лестнице, Попчик потащился за мной, Хоби выключил пылесос, и воцарилась звенящая тишина, я не хотел, чтоб он нас слышал.
– Я сам пока не очень в курсе. – Борис развязно сморкнулся в салфетку, изучил ее содержимое, поморщился. – Но, зуб даю, она где-то в Европе. – Он скомкал салфетку, засунул ее в карман. – Есть небольшой шанс, что в Генуе. Но я ставлю на то, что она в Бельгии или в Германии. Может, в Голландии. Там с ней торговать удобнее, потому что на людей ей проще впечатление произвести.
– Область поисков это не то чтобы сузило.
– Ну, слушай! Радуйся, что она не в Южной Америке! Потому что тогда ты ее б в жизни не увидел больше, гарантирую.
– А ты вроде сказал, что картина пропала.
– Я ничего не говорил, только то, что, может быть, смогу узнать, где она. Может быть. А это совсем не то же самое, что знать, как ее вернуть. Я раньше с этими людьми вообще дел не делал.
– С какими людьми?
Борис замолчал, напрягся, зашарил взглядом по полу: чугунные статуэтки бульдогов, стопки книг, куча ковриков.
– А на антиквариат он не писает? – спросил он, кивнув в сторону Попчика. – На такую прекрасную мебель?
– Не-а.
– А у тебя дома, так все время. У тебя весь ковролин внизу ссаками вонял. Это, наверное, потому, что до нас Ксандра его не так часто выгуливала.
– С какими людьми?
– А?
– С какими людьми ты дел не делал?
– Там все сложно. Я тебе объясню, если хочешь, – торопливо прибавил он, – только я думаю, мы с тобой сейчас оба устали и время не самое лучшее. Но я сделаю пару звонков и, что узнаю, тебе расскажу, хорошо? Как узнаю, вернусь и все тебе расскажу, обещаю. Кстати, – он постучал пальцем по губе.
– Чего? – вздрогнули.
– У тебя пятно тут. Под носом.
– Порезался, когда брился.
– А-а… – Вдруг он вроде как заколебался, будто снова хотел наброситься на меня с еще более горячечными извинениями или признаниями, но повисшая между нами тишина отдавала финальностью, и потому он засунул руки в карманы. – Ну, ладно.
– Ладно.
– Ну, увидимся тогда.
– Конечно.
Но когда он вышел за дверь, а я встал у окна и смотрел, как он увертывается от капель с навеса, шагает прочь: походка у него стала более пружинистой, более легкой, как только он решил, что я его больше не вижу, а я подумал, что, скорее всего, это наша с ним последняя встреча.
13
Если учесть то, как я себя чувствовал – по сути, как будто вот-вот умру, меня мучила отвратительная мигренеобразная головная боль и захлестывало такой тоской, что я толком ничего и не видел, – смысла не было сидеть в магазине. Поэтому, несмотря на то что выглянуло солнце и на улицах стали появляться люди, я перевернул табличку – “Закрыто” и вместе с обеспокоенно пошлепавшим за мной Поппером потащился наверх, чтобы вырубиться на пару часиков до ужина: от колотившейся за глазами боли меня чуть ли не выворачивало.
Мы с Китси должны были встретиться в 7.45 дома у миссис Барбур и оттуда поехать к Лонгстритам, но я приехал чуть пораньше – отчасти потому, что хотел пару минуток перед ужином посидеть с миссис Барбур вдвоем, отчасти потому, что принес ей подарок, довольно редкий каталог выставки, который я раскопал у Хоби после очередной распродажи чьего-то имущества – “Гравюры и эстампы в эпоху Рембрандта”.
– Нет, нет, – отозвалась Этта, когда я пошел на кухню и попросил, чтоб она постучалась к ней, сказала, что я пришел, – она уж давно на ногах. Я ей минут пятнадцать как чай отнесла.
Оказалось, для миссис Барбур “быть на ногах” – значит ходить в пижаме, изжеванных щенками шлепанцах и в чем-то вроде оперной накидки на плечах.
– О, Тео! – воскликнула она, и лицо у нее раскрылось трогательной беззащитной некрасивостью, которая напомнила мне Энди в те редкие минуты, когда он действительно бывал чем-то доволен – как, например, когда пришла посылка с его 22-миллиметровой наглеровской линзой для телескопа или когда он радостно обнаружил порносайт с Ролевыми Играми Живого Действия, где пышногрудые девицы с мечами мутили с рыцарями, колдунами и так далее. – Голубчик, до чего же ты славный!
– У вас такого нет, надеюсь?
– Нет, – она с восторгом листала каталог, – как это ты угадал! Ни за что не поверишь, но я ходила на эту самую выставку в Бостоне, когда училась в колледже.
– Отличная, наверное, была выставка, – сказал я, снова усаживаясь в кресло.
Чувствовал я себя куда лучше, хотя еще час назад в такое ни за что бы не поверил. Меня мутило из-за картины, мутило из-за головной боли, я от одной мысли об ужине с Лонгстритами приходил в отчаяние, не понимая, как я, блин, вообще выдержу целый вечер с крабовыми канапешками и Форрестом, который будет докладывать о своих взглядах на экономику, хотя мне хочется просто-напросто вышибить себе мозги, я попытался позвонить Китси, чтобы умолить ее соврать, что мы оба заболели, прогулять и провести вечер у нее дома, в постели. Но – и это случалось до обидного часто, когда у Китси был выходной – звонки мои оставались пропущенными, эсэмэски и письма – без ответа, а сообщения уходили сразу на голосовую почту. “Мне надо купить новый телефон, – сердито сказала она, когда я пожаловался на эти уж слишком частые перебои в связи, – с этим беда какая-то”, но хоть я несколько раз предлагал ей завернуть в “Эпплcтop” и купить новый телефон, у нее вечно находилась какая-нибудь отговорка: то долго в очереди стоять, то ей куда-то еще надо, то настроения нет, то хочется поесть, попить, пописать – и давай как-нибудь в другой раз? Я сидел на кровати с закрытыми глазами, злился, что не могу до нее достучаться (как позарез надо, так что-то никогда, похоже, не могу), раздумывал, не позвонить ли Форресту, не сказать ли, что заболел. Но хоть мне было и плохо, я все равно хотел ее увидеть, пусть и через стол, в окружении людей, которые мне не нравятся. А потому, чтоб заставить себя вылезти из постели, дотащиться до вечеринки и пережить самую смертельную ее часть – я закинулся легкой, по старым моим меркам, дозой опиатов. Головную боль это не сняло, зато настроение у меня улучшилось самым удивительным образом. Я уже много месяцев себя так хорошо не чувствовал.