– А он-то как с этим связан?
– Дружок Хорста Саша ту сделку организовывал. Я с ним встретился, парень вроде ничего, откуда мне что знать? Хорст мне сказал, что сам лично с Сашиным человеком никогда не работал, но я торопился и не стал во все вникать, как надо было, – вскинул руки, – пуффф! Мириам была права, она всегда права, надо было ее послушать.
Вода струилась по окнам ртутной тяжестью, запечатывая нас в машине, огоньки вокруг нас мигали и плавились в грохоте, который напомнил мне о том, как мы с Борисом сидели на заднем сиденье “лексуса”, когда отец прогонял машину через мойку.
– Хорст обычно щепетильничает насчет того, с кем дела водит, поэтому я решил, что все на мази. Но он – сдержанный такой, понимаешь? “Необычно”, – говорит. “Нестандартно”. И вот как его понимать? Ладно, приезжаю я туда, а там – чокнутые. Настолько чокнутые, что по курам палят, вот насколько. А в таких ситуациях надо чтоб все было тихо-мирно! А они, не знаю, как будто телика пересмотрели. Типа так и надо. Хотя в таких делах обычно все прямо вежливые-вежливые, тихо-тихо, мир-дружба! Мириам сказала – и права была – про оружие вообще забудь! Ты представляешь, до чего надо быть чокнутым, чтоб кур держать в Майами? Маленькие курята, но – там на районе джакузи с теннисными кортами, кто там станет кур разводить? Кому охота, чтоб сосед нажаловался, что у тебя во дворе куры орут? Но к тому времени, – он пожал плечами, – я уж приехал. Зашел. Говорю себе, не волнуйся, но вышло так, что я прав оказался.
– И что случилось?
– Да сам не знаю. Я забрал половину товара – остальное типа на неделе подвезут. Такое бывает. Но тут их арестовывают, вторую часть я не получаю и картину тоже. Хорст – ну, Хорсту ее бы тоже хотелось найти, и он на бабло серьезно попал. Короче, я надеюсь, что с нашего последнего разговора у него что-то новенькое появилось.
16
Юрий высадил нас на Шестидесятых, недалеко от Барбуров.
– Это здесь? – спросил я, стряхивая воду с зонтика Хоби.
Мы стояли перед солидным белым таунхаусом, сразу за Пятой – черные чугунные двери, массивные дверные молотки в виде львиных голов.
– Да, это квартира его отца, родственники пытаются его отсюда вышибить через суд, желаю удачи, ха-ха.
Прожужжал домофон, мы вошли, в железной клетке лифта поднялись на второй этаж. До меня донесся запах благовоний, травы, стоящего на плите соуса для спагетти. Тощая блондинка – острижена под мальчика, глаза невозмутимые, маленькие, будто у верблюдицы – открыла нам дверь. Одета она была, как одевались в старину уличные попрошайки или мальчишки-газетчики: штаны в “гусиную лапку”, высокие ботинки, грязная футболка с длинным рукавом, подтяжки. На кончике носа – круглые очочки в проволочной оправе, как у Бена Франклина.
Не говоря ни слова, она впустила нас и ушла, оставив нас одних в полутемной, грязной гостиной размером с бальную залу, которая походила на позаброшенные великосветские декорации из какого-нибудь фильма с Фредом Астером: высокий потолок, осыпающаяся штукатурка, монументальный рояль, почерневшая люстра – половина хрустальных подвесок либо разбита, либо поломана, крутая голливудская лестница усыпана окурками. На заднем фоне журчат тихонько суфийские песнопения: Лааилаахаилль Аллаа. Лааилаахаилль Аллаа. На стене углем кто-то нарисовал обнаженных людей в натуральную величину, которые поднимались по ступенькам, будто кинокадры; мебели почти не было – один ветхий футон да пара столов и стульев, которые выглядели так, будто их притащили со свалки. На стенах – пустые рамки, бараний череп. Мультфильм в телевизоре искрит и моргает с эпилептическим напором, на мельтешащие геометрические узоры наползают буквы и кадры с гоночных репортажей. Если не считать экрана и двери, за которой скрылась блондинка, свет в комнате шел от одной лампы, которая выхватывала в резкий белый круг оплавившиеся свечи, компьютерные провода, пустые пивные бутылки и баллончики с бутаном, масляную пастель – в коробках и отдельными цилиндриками, горы каталогов-резоне, книги на английском и немецком, в том числе набоковское “Отчаяние” и “Бытие и время” Хайдеггера с оторванной обложкой, блокноты для рисования, альбомы по искусству, пепельницы, куски жженой фольги и заскорузлую подушку, на которой подремывала серая полосатая кошка. Над дверью, словно в какой-нибудь шварцвальдской охотничьей сторожке, трофеем висели оленьи рога, отбрасывая искривленные тени, которые вились и расползались по потолку с недоброй нордической сказочностью.
Разговоры в соседней комнате. Окна занавешены подколотым саваном простыней, которых едва хватает на то, чтоб пропускать с улицы дробное лиловое свечение. Я оглядывался, и из темноты проступали очертания, преображаясь с дремотной странностью: например, самодельная ширма-перегородка – свисавший с потолка, будто в квартире на много семей, коврик на леске – при ближайшем рассмотрении оказался гобеленом, и неплохим, века восемнадцатого, а то и старше, почти идентичным амьенскому, который я видел как-то на одном аукционе, тот оценивался в сорок тысяч фунтов. Оказалось, что и рамки на стенах не все пустые. В некоторых были картины, и одна – даже при таком слабом свете – очень походила на Коро.
Я как раз хотел взглянуть на нее поближе, как в дверях появился мужчина, которому могло быть как тридцать, так и пятьдесят: изможденный, тощий, прямые песочного цвета волосы зачесаны назад, одет в черные, продранные на коленях, панковские джинсы и замызганный военный британский свитер в рубчик, поверх которого накинут плохо сидящий пиджак.
– Привет, – сказал он мне негромким британским голосом, с еле слышным немецким щелканьем, – ты, должно быть, Поттер. – Он повернулся к Борису. – Хорошо, что ты зашел. Оставайтесь с нами, потусите. Кэнди с Ниаллом и Ульрика готовят ужин.
За гобеленом, прямо у моих ног – движение, я резко отшатнулся: на полу – укутанные тени, спальные мешки, запах бездомности.
– Спасибо, но мы ненадолго. – Борис поднял кошку, почесывал ее за ушами. – А вот от вина не откажемся.
Хорст молча протянул свой стакан Борису, а потом крикнул что-то по-немецки в соседнюю комнату. Спросил меня:
– А ты торгуешь, да?
В свечении от экрана его блеклые, как у чайки, глаза со съежившимися зрачками горели немигающе, резко.
– Ну да, – натянуто отозвался я, потом: – А, спасибо.
Еще одна женщина – брюнетка, каре “бобом”, в высоких черных сапожках и такой короткой юбке, что виднеется вытатуированная на молочном бедре черная кошка – принесла бутылку и два бокала: один Хорсту, другой мне.
– Данке, дарлинг, – сказал Хорст.
Спросил у Бориса:
– Не желаете ли ширнуться, джентльмены?
– Не сейчас, – сказал Борис, потянувшийся, чтоб урвать поцелуй у брюнетки, пока та не ушла. – Хотя я вот о чем думал. Что слышно от Саши?
– От Саши… – Хорст осел на футон, закурил. В этих своих драных джинсах и военных ботинках он походил на потрепанную версию какого-нибудь жанрового голливудского актера второго плана, годов этак сороковых, малоизвестный mitteleuropäischer [58] , который обычно играет скрипачей с трагической судьбой да усталых рафинированных беженцев. – След, похоже, ведет в Ирландию. По-моему, новости неплохие.