Когда я спрашиваю об этом папу, он улыбается и кладет мне руку на голову. Либо он считает меня дурочкой, либо не знает, что ответить. Ну и ну.
Потом папа говорит, что Бог разгневался и решил уничтожить весь мир, оставив в живых только нас. От этого мне должно стать грустно, но я не печалюсь. Получается, что я права: мы все равны — и люди, и муравьи, и мыши, и черви. Выживут лишь немногие, останутся лишь те, кого мы спасем. Спасется малышня, которую я собрала, — они будут откладывать яйца, высиживать их, вылупляться из них. Они снова заполнят землю. Червяки зароются в песок, мотыльки будут порхать по ночам, а у прудов поселятся саламандры. Мне нравится думать, что все это произойдет благодаря мне. Я знаю, думать так — грех, это гордыня, но ничего не могу с собой поделать. Спору нет, только Яхве может творить живое, но мне удалось спасти от гибели его малую толику. И это самый лучший поступок, о котором человек может только мечтать.
Медленно подкрадывается рассвет. Небо, затянутое серыми тучами, постепенно светлеет, а тучи на его фоне еще больше мрачнеют. Тучи наползают друг на друга, песок с жадностью поглощает льющиеся с небес потоки воды, требуя еще. Дождь шел большую часть ночи, земля раскисла, но так и осталось незатопленной.
Наводнения нет.
Ной стоит на верхней палубе в окружении домочадцев и двух дюжин озадаченных птиц. Ковчег простирается во все стороны, он необъятен и безмерен как сам Господь. Острые углы, плоское днище — гигантский короб, перемазанный смолой. Сейчас он упрямо стоит на земле, прирос к ней.
Ночью к ковчегу поодиночке и парами стягивались птицы, ищущие прибежища. Они дергают хвостами, стряхивая влагу, и чирикают, словно спрашивают друг друга о чем-то.
На палубе нет только Хама, он внизу — обходит корабль в поисках протечек и трещин.
От стихийно возникшего поселения на другом конце оливковой рощи отделяются несколько фигурок и направляются к ковчегу. Они подходят достаточно близко, чтобы можно было различить голоса. Что они говорят — непонятно, но суть ясна. Дождь есть, потопа нет. Ной — глупец. Ной — умалишенный. Ной слышит голоса, которые никто, кроме него, не слышит, и видит то, чего на самом деле не существует. Интересно, кто более безумен — сумасшедший или люди, которые ему доверились?
Сим прочищает горло. Он сконфужен и, кажется, хочет что-то спросить, но не решается и замолкает.
Хам протискивается сквозь люк в палубе, в его руках маленькая масляная лампада. Лицо перемазано, в бороде — солома.
— Пока протечек нет, — сообщает он. — Он вроде держит воду.
— Хорошо, — говорит Ной.
— В некоторых отсеках я особо не задерживался. — Хам качает головой и косо смотрит на Беру: — Там живут твари, что ты привезла с собой, женщина. Господи, кто же сотворил такое?
Бера загадочно улыбается:
— Спроси отца.
Хам снова качает головой и смотрит на люк в палубе.
— Внизу такие чудовищные создания, — произносит он и морщится. Потом он переводит взгляд на птиц и спрашивает: — А этих кто притащил?
— Никто, — поясняет Мирн, — они сами.
Хам тихо ворчит. У всех на глазах на палубу опускаются две иволги — самец и самка, — два черно-рыжих комочка. Они вытягивают шеи в сторону своих приятелей: ворон, дроздов, сов — и щебечут.
— Интересно, может, они знают то, чего не знаем мы, — бормочет Сим.
Стоим мы, значит, на этом долбаном деревянном чудище и никуда не торопимся. Внизу толпится народ и потешается над нами. Все промокли — что они, что мы, но им, по крайней мере, весело. Ну и компания там собралась: если глаза меня не обманывают, у них вино и женщины. Смеются они, понятное дело, над ненормальным Ноем и его дурацкими планами. Врать не буду, такое мы слышим уже не первый год.
С нижних палуб доносятся сопение, фырканье, рычание, храп, рев и визг животных, которых мы грузили всю ночь. Вокруг нас столько птиц — шагу нельзя ступить, тут же попадаешь ногой во что-то живое.
Я совсем не в восторге от того, как развиваются события. Если потоп будет, так пускай он скорей начинается. Если потопа не будет, так и скажите — у меня дел невпроворот, да и с женой хочется развлечься.
Тут я кидаю взгляд на нашего старика и замираю от удивления — он улыбается. Вообще-то улыбку на лице у па видишь нечасто. Он постоянно мрачный, никаких чувств не проявляет. А тут скалится — улыбка от уха до уха. Подойди ко мне коза и скажи: «Прошу прощения, вы не отведете меня к ближайшему ручью», — я бы удивился меньше. Он широко развел руки в стороны, словно хочет обнять дождь, а его лицо устремлено ввысь, будто он обращается к Нему, скрывающемуся за тучами. Глаза крепко зажмурены, но, судя по тому, как подрагивает его голова, он сейчас беседует с чем-то великим.
Со свистом выдохнув воздух, он падает на колени и произносит:
— Благодарю тебя, Боже!
Птицы вокруг него начинают хлопать крыльями и взмывать в воздух, потом успокаиваются и снова садятся на палубу.
Скажу честно, у меня не получается с юмором относиться к нашему старику, когда он говорит с Яхве. Вы меня сразу поймете, вам достаточно услышать голос па или поймать на себе его безумный взгляд. Поэтому мы следуем примеру отца — бумс, бумс, бумс, — падаем на колени прямо в лужицы воды. Никто не зазевался, ни Хам, который, как и я, в такие моменты может сплошать, ни моя Мирн, которая, я подозреваю, большую часть времени витает в облаках.
— Господи, — взывает па, — спаси нас от врагов наших, что позорили нас и труд наш, а через это и Тебя. Спаси нас, Господи, и усмири их.
«Получайте, ублюдки», — думаю я.
— Мы пред тобой, Господи, и готовы подчиниться воле Твоей. Мы исполнили то, что Ты повелел. Мы построили ковчег и собрали от всякой плоти по паре. Ныне предаем мы себя в руки Твои. Аминь.
— Аминь, — говорит Сим.
— Аминь, — говорят Бера, Илия, Мирн и даже Хам. Только ма озабоченно смотрит на раскрытый люк: не пойти ли его закрыть — как-никак вода течет внутрь.
— Аминь, — бормочу я и гляжу вверх. Дождь льет и льет, только сейчас он, кажется, стал сильнее. Похоже, тучи решили пока повисеть и никуда не уплывать. Да уж, ну и погодка стоит.
Потом что-то начинает дрожать, палуба трясется, ну и мы вместе с ней. Словно сама земля сдвигается, и лодку поднимает вверх. Дрожь повторяется. Лодку качает из стороны в сторону, и вчерашний ужин начинает крайне неприятно ворочаться у меня в желудке. Я прихожу к заключению, что мне не очень нравится путешествовать на лодке, хотя и понимаю всю несвоевременность подобного вывода.
Впрочем, когда у меня была возможность к нему прийти? Нет, серьезно? Когда лодка снова покачивается из стороны в сторону, по телу пробегает холодок нехорошего предчувствия.