Пока не похудел.
Я трясу его за плечо, и он смотрит на меня глазами, полными благочестия.
— Я молюсь.
— Молиться можно по-разному, — говорю я ему и сую в руки ведро. — Ступай вниз и принимайся чистить клети. Мы тонем в дерьме.
Он начинает отнекиваться, но я вздергиваю его на ноги. Когда беседуешь с Симом, есть один фокус — надо говорить быстро, чтобы он не успевал соображать.
— Слушай, Господу приятны не только слова, но и действия. Веру надо подтверждать делами. Сам посуди, видишь, что Он приказал построить отцу.
Сим хочет возразить, но не знает как — в голове ни одной мысли. Мать смотрит на нас, но не произносит ни слова. Я говорю:
— Если хочешь восславить Яхве, славь, делая что-нибудь полезное. Очисть эту лодку от навоза, и воздух станет чище, отцу станет легче дышать.
Сим крутит ведро в руках:
— Думаешь, Бог поймет, если я перестану молиться?
— Конечно. Бог знает, что ты прервал молитвы, потому что любишь Его. И отца.
Он кивает.
«А главное, — думаю я, но не произношу вслух, — потому что я люблю свою жену».
Его день низведен до самых простых составляющих.
Он дышит;
спит;
в полубреду выхаркивает трудно различимые слова: «Узкие углы», или «Низкие ангелы», или даже «Ночные ветры», или что-то совсем неожиданное — «Милые ангелы (?)», или ничего не произносит вовсе;
делает глоток воды из чашки, которую держит у его рта жена, и глоток бульона;
прожевывает морковь или кусок хлеба, которые потом сглатывает или выплевывает;
жена, Бера или Мирн вытирают ему лоб влажным куском ткани;
во время редких периодов прояснения сознания, рыча, спрашивает о погоде («плохая»), лодке («пока держится»), животных («живы, по крайней мере большая их часть»), семье («все хорошо, не волнуйся о нас»), показалась ли земля («нет»). Иногда, перед тем как снова провалиться в беспокойный, горячечный сон, успевает съесть еще немного хлеба или прошептать короткую молитву.
Потом все повторяется сначала.
Ной разговаривает с крючконосым и остроглазым Динаром-торговцем, хотя Динар мертв. У Динара отвалился кончик носа. Они сидят у Ноя в трапезной.
— Ты мог бы поехать с нами, — говорит Ной. — Я же предупреждал тебя о потопе. Ты мог бы попросить пустить тебя на борт.
Динар открывает рот, чтобы ответить. Изо рта начинает литься вода с водорослями, мелкой рыбешкой и полупереваренными остатками завтрака. Ной с отвращением отводит взгляд. Динар, кажется, этого даже не замечает, он сидит очень близко, так что они с Ноем почти соприкасаются коленями. Рот Динара распахнут, вода из него все льется и льется. Столько воды не под силу вместить человеческому желудку. Жидкость течет на земляной пол, образуя липкую кашу — морская вода вперемешку с нечистотами и желчью. Каша уже достигает щиколоток.
— Давай выйдем на улицу, — предлагает Ной и встает. Он пытается сделать шаг — и не может. Пробует поднять руку — и не может. От ужаса у Ноя перехватывает в горле: каким-то образом он оказался скованным грязью, которая теперь заполняет трапезную.
Его окружают фигуры. Среди них он узнает обнаженную блудницу, которая насмехалась над ним, и других людей из деревеньки, построенной на его земле. Он видит семью своей жены, безумного отца Мирн. Он видит еще очень многих, но едва узнает их. Хуже всего маленькие дети. Они утопают в грязи: ерзают в ней, вздымают вверх кулачки и бьют Ноя по ногам. Больной старик взирает на Ноя с ненавистью, но глаза большинства людей пусты. Видеть эти равнодушные глаза еще мучительней — лучше бы они полыхали злобой. Люди изрыгают воду и много еще чего кроме воды. Снаружи за единственным окном мелькают огромные тени. Ной знает: это исполины, которые тоже изрыгают воду и едкую желчь — моря, нет, океаны воды и желчи. Рост исполинов продлит им жизнь, но не спасет от гибели.
Когда вода доходит Ною до подбородка, он напрягает шею и откидывает голову назад. Когда вода касается губ, Ной их крепко сжимает. Когда вода доходит до ноздрей, Ной начинает кашлять, фыркать и месить жижу руками и ногами, которые неожиданно снова стали его слушаться. Он изо всей силы бьет по воде. Он кричит неожиданно охрипшим голосом:
— Изыдите! Изыдите, говорю я вам! Вы мертвы, не смейте меня больше мучить.
Ной резко раскрывает глаза и видит, что над ним маячит пара нахмуренных, как у рассерженных ангелов, лиц. Он их не узнаёт. Они смотрят на него прищуриваясь, словно на насекомое.
— Он в себе? — спрашивает одно лицо.
— Не знаю, — отвечает второе, принадлежащее более старому существу. — Не думаю.
Глаза Ноя наполняет ужас, он закрывает их и крепко, как кулаки, сжимает веки. Он может спрятаться от лиц живых, но лики мертвых остаются не менее живыми и яркими.
…На пятнадцать локтей поднялась над ними вода, и покрылись горы.
Бытие 7:20
— Ни с места, — говорит мне Мирн.
Это что, шутка? Не знаю. Мирн остается для меня загадкой и, думаю, останется навсегда. В физическом плане она женщина (едва на нее тянет), но умом еще ребенок. Не надо забывать, кто у нее ходит в мужьях.
— Ни с места, — повторяет она.
Мы все измотаны. Мы на лодке уже не первую неделю, а нашему путешествию конца-краю не видать. Словно сидишь дома в холодный сезон дождей, впрочем, не совсем. Судно постоянно раскачивает, беспрестанно раздаются удары — козы пытаются вырваться из клетей. (Я вообще-то, полагала, что даже такое глупое животное, как коза, поймет, что бессмысленно пытаться пробить головой стену. Похоже, я ошибалась.) В каюте тесно, особенно по ночам. Она даже меньше той комнатушки, в которой мы раньше все ютились, а уж ее-то точно нельзя назвать просторной. Уединение наряду с тишиной и свежими фруктами — роскошь, от которой нам с Симом пришлось отказаться.
— Ничего не делай, — повторяет Мирн и смотрит на меня широко раскрытыми глазами.
Ни к чему мне все это. Мирн на другом конце каюты, рядом с окнами (на этот раз у нее на коленях змея), мать у очага, отец и Яфет лежат у переборок, я стою спиной к двери.
— Бера, осторожней!
Только тут до меня доходит, что ее широко раскрытые глаза смотрят на что-то позади меня. Я медленно поворачиваю голову и неожиданно понимаю: мне влажно дышат в затылок. На лестнице, ведущей с нижней палубы, восседает здоровенная пятнистая кошка.
— Не двигайся, — предостерегает Мирн.
Знаю. Если я сделаю резкое движение, она может броситься на меня, повалить и перегрызть горло. А если не на меня, так на мать, которая не догадывается об опасности. Или на детей, или на Мирн. (В этом как раз ничего ужасного нет, впрочем, мне надо оставаться милой.) С другой стороны, кошка может наброситься на меня, даже если я буду недвижима.