– Как ваша фамилия?
– Дымова Инна Викторовна. – Я достала паспорт и протянула ему. Он раскрыл его и пролистал, потом уткнулся в бумаги перед собой.
– Пропуска нет.
– Значит, cекретарь не успела или забыла его выписать. – И я улыбнулась охраннику одними краешками губ.
Я давно заметила, что охранники любят, когда перед ними чуть заискивают, вроде бы признают, что они тут главные.
Я видела, что он колебался. Наконец, махнул рукой.
– Проходите.
Я подавила вздох облегчения и спрятала паспорт обратно в сумку.
– Как пройти-то, знаете? – крикнул он мне в спину.
– Помню, – cоврала я. – Пару раз тут бывала. Второй этаж, комната десять?
– Двенадцать, – поправил он меня.
Я поднялась по лестнице.
Комната номер двенадцать находилась почти в самом конце коридора. Я постучалась и, услышав: «Войдите», открыла дверь.
В небольшой приемной сидела молодая девушка лет двадцати и печатала на компьютере. При моем появлении она оторвалась от работы и спросила высоким мелодичным голосом:
– Вы к кому?
– К Вадиму Петровичу.
– Вы предварительно договаривались?
– Нет. Но он меня хорошо знает, и у меня к нему срочное дело.
– Ничем не могу помочь, – откликнулась она. – Вадим Петрович очень занят. Он только что приехал после выступления в суде. Сейчас у него срочные дела. Потом в семнадцать ноль-ноль у него телеэфир. Программа «Совет адвоката», – произнесла она с подчеркнутой гордостью.
Девушка хорошо знала свои обязанности. Я поняла, что так просто меня к нему не пропустят. Я посмотрела на нее внимательней. Приглядевшись, можно было понять, что на самом деле она несколько старше, чем кажется. И ей не двадцать, а примерно двадцать пять. Во-вторых, она была не секретуткой, а секретаршей. Или, точнее, cекретарем.
Время секретарш, которые варят хороший кофе, а в промежутках ублажают своих боссов, а по мере необходимости и коллег, кануло в прошлое. Кризис и жесткая конкуренция заставили многие фирмы пересмотреть свои позиции. Теперь ценится прежде всего профессионализм, выучка, мастерство. Сейчас секретари знают несколько языков, постоянно учатся на курсах повышения квалификации и могут в случае чего заменить шефа.
И я ни на секунду не сомневалась, что передо мной сидит именно такой секретарь.
– Существует определенный порядок, сначала нужно записаться на прием, – сказала она, снова утыкаясь в компьютер и тем самым демонстрируя, что она никак не может уделить мне свое драгоценное время и моя задача – повернуться и тихо выползти из приемной, производя как можно меньше шума и ненужных движений.
– Но у меня срочное дело, – сказала я, возвысив голос.
– У всех, кто приходит к Вадиму Петровичу – дела срочные и неотложные, – cнисходительно заметила она, на секунду оторвавшись от компьютера и устремив на меня холодно-уничтожающий взгляд.
– Назовите мое имя Вадиму Петровичу, и он меня примет. Инна Викторовна Дымова.
Она задержала на мне свой взгляд чуть дольше обычного. Этот взгляд вбирал меня всю и рассматривал, как под микроскопом: пристально, внимательно. Мои тяжелые ботинки на толстой подошве, джинсы, серый свитер, черную куртку… Я была в ее глазах явно не клиенткой известного адвоката Баринова и уж тем более не тем человеком, ради которого он отложит свои дела.
– Или мне самой войти к нему в кабинет? – закончила я.
Она едва уловимо повела плечами и, не глядя на меня, встала со стула и прошествовала мимо. И во всей ее походке, посадке головы, вздернутом подбородке читалось такое презрение, что это ощущалось даже на расстоянии.
Cначала я услышала низкий голос Баринова, потом высокий виноватый голос секретарши. Голоса усиливались и вскоре зазвучали совсем рядом, дверь распахнулась и показался сам Баринов: высокий, шумный, c кудлатой шевелюрой, cветский лев и любимец женщин, хотя всю жизнь он был верен своей жене, которая вместе с сыном и его семьей жила в Лондоне, а Баринов регулярно навещал их при первой же возможности.
– Ба! – нарочито шумно, приветственно воскликнул адвокат, раскидывая руки, как будто намереваясь заключить меня в свои широкие объятия. – Инна Викторовна! Добро пожаловать, добро пожаловать. Какими судьбами? Вам надо было мне позвонить, и не было бы никакого инцидента, – метнул он быстрый взгляд на секретаршу.
– Все в порядке, – ответила я.
– Тогда – прошу! – и он распахнул дверь кабинета. – Чай, кофе, коньяк, виски, ликер? Все, что пожелаете!
Его лакированные ботинки просто резали глаза своим блеском: темно-синий костюм был безукоризненного кроя и безукоризненной глажки. Я представила, как домработница тщательно отутюживает костюм утюгом новейшей конструкции, а потом подает его адвокату, и он гудит своим сочным басом: «Спасибо, Машенька или Ниночка».
– Кофе.
– Отлично! – бодро пророкотал он. – Ирочка! Кофе нам. Два кофе. Мне без кофеина. Как всегда. А Инне Викторовне крепкий и отменного качества, – и он по-свойски подмигнул мне.
Он стремился установить со мной дружеский контакт, заставить меня играть по своим правилам, и во всей его позе и голосе звучало: «Мы свои люди и всегда договоримся».
Но в эту игру я играть не собиралась.
Мы прошли в кабинет – под стать его хозяину. Здесь все было пафосно, торжественно – все демонстрировало Баринова со всех сторон: снимки с популярными телеведущими и телемагнатами, звездами шоу-бизнеса, известными политиками и публичными персонами, сувениры и кубки, подаренные разными федерациями и обществами вроде «любимому адвокату от Союза предпринимателей» или «самому телегеничному адвокату от коллегии кинокритиков».
Я скользнула взглядом по стене и села – нет, провалилась в глубокое кресло угольно-черного цвета.
Вадим Петрович уселся за свой рабочий стол и бросил мне:
– Извините, одну минуту. Только кое-что закончу.
Все это была ложь, игра. Ему просто нужно было время, чтобы собраться с мыслями и прийти в себя от моего неожиданного появления у него в офисе. Он был растерян, и это читалось невооруженным взглядом. Менее наблюдательный человек не обратил бы на это внимания.
Но не я.
Я уселась поудобней и положила сумочку на колени. Адвокат уже пришел в себя и готов был к разговору со мной. Точнее, он думал, что готов.
– Сейчас Ирочка принесет нам кофе. Быстро доехали ко мне?
– Пробки… около вас строят очередной дворец для новых русских – пришлось ехать в объезд.
– Да. Московская общественность протестует, протестует против бездумной застройки в историческом центре Москвы, а толку-то. Деньги решают все. Скоро тихий центр окончательно исчезнет под этим новоделом, – и он махнул рукой, придав своему лицу скорбно-озабоченный вид, какой полагается иметь адвокату, радеющему об общественном благе.