— Мы почти пришли, — сказала Эм осипшим от мороза голосом. Ее губы и щеки посинели от холода.
— Вы позволите угостить вас завтраком? Я бы хотел продолжить нашу беседу. Как насчет бистро?
Эмили Лонгпре какое-то мгновение поколебалась, но все же согласилась. Они занесли Генри в дом и по улице, освещенной слабым светом занимающейся зари, направились к бистро Оливье.
— Joyeux Noël! — приветствовал их красивый молодой официант и провел к столику у свежерастопленного камина. — Мы рады снова видеть вас в нашем бистро.
Гамаш усадил Эм и посмотрел вслед молодому человеку, который направлялся к машине эспрессо, чтобы приготовить две порции café аи lait.
— Филипп Крофт, — сказала Эм, проследив за его взглядом. — Очень милый юноша.
Гамаш радостно улыбнулся. Молодой Крофт. Когда он встречался с Филиппом во время предыдущего расследования, тот был значительно менее симпатичным.
Было только восемь часов, и в бистро, кроме них, никого не было.
— Похоже, мне предстоит изысканный завтрак, старший инспектор, — сказала Эм, просматривая меню.
Она сняла шапку, и от статического электричества ее волосы стояли дыбом. Впрочем, как и волосы Гамаша. Они оба выглядели так, как будто их кто-то сильно перепугал. От горячего кофе по телу растекалось приятное тепло. Их лица раскраснелись и постепенно начали оттаивать. Аромат свежесваренного кофе смешивался с запахом древесного дыма, и казалось, что все в этом мире хорошо и правильно.
— Вы не передумали насчет урока по керлингу сегодня утром? — поинтересовалась Эм.
Гамаш не только не передумал насчет урока, но и с нетерпением ожидал его.
— А не слишком холодно?
— Это утро будет просто идеальным для игры. Посмотрите на небо! — Эм кивнула в сторону окна. Небо на востоке было нежнорозового цвета. — Ясное и холодное. Правда, ко второй половине дня мороз станет просто убийственным.
— Позвольте порекомендовать вам яичницу с колбасой, — появился возле их столика Филипп с блокнотом. — Мы покупаем колбасу на ферме месье Пажа.
— Она необыкновенно вкусная, — доверительно сообщила Гамашу Эм.
— Мадам?
— Я бы с удовольствием заказала колбасу, топ beau Philippe, но боюсь, что в моем возрасте такие завтраки уже противопоказаны. А бекон вам тоже по-прежнему поставляет месье Паж?
— Mais oui, мадам Лонгпре. Домашнего копчения. Лучший в Квебеке.
— Merveilleux. Какая роскошь! — Эм явно наслаждалась ситуацией. — Принесите мне яйцо-пашот, s’il vous plaît, на кусочке багета из булочной Сары и пару кусочков вашего замечательного бекона.
— А как насчет круассанов? — игриво поинтересовался Филипп. Дверь, соединяющая бистро с соседней булочной была открыта, и оттуда доносился восхитительный аромат свежей выпечки.
— Ну, разве что один.
— Месье?
Гамаш сделал заказ, и через считаные минуты перед ним уже оказалась тарелка с колбасой и французскими тостами. Кувшинчик с кленовым сиропом стоял у его локтя, а в центре стола, в окружении вазочек с домашними вареньями, исходила паром корзинка с горячими круассанами. Сидя у ярко пылающего камина, они с Эм с аппетитом ели, пили кофе и беседовали.
— Скажите, а что вы сами думаете о Сиси? — спросил Гамаш.
— На меня она произвела впечатление очень одинокого человека. Мне было жаль ее.
— Все описывают ее как эгоистичную, мелочную, зловредную и довольно глупую особу. Малоприятную во всех отношениях.
— Это правда. Сиси действительно была такой. Она была глубоко несчастным человеком и поэтому любила причинять страдания другим. С несчастными людьми часто так бывает, правда? Они не переносят вида чужого счастья.
— Тем не менее вы пригласили ее к себе домой.
Этот факт не давал ему покоя с тех самых пор, как Эм упомянула о нем во время прогулки. Но он хотел дождаться момента, когда сможет видеть выражение ее лица.
— Мне доводилось быть очень несчастной в своей жизни, старший инспектор, — спокойно сказала Эм. — А вам?
Это был не совсем тот ответ, которого ожидал Гамаш, тем не менее он кивнул.
— Я так и думала. Мне кажется, что люди, которые смогли пережить несчастье и остаться людьми, в ответе перед другими, которые нуждаются в помощи. Мы не можем позволить другим утонуть, если нам самим удалось выплыть.
Эм замолчала, и Гамаш некоторое время сидел, затаив дыхание.
— Я понимаю, мадам, и полностью с вами согласен, — наконец сказал он, не дождавшись продолжения. И мягко добавил: — Расскажите мне о вашем горе.
Некоторое время Эм молча смотрела ему в глаза. Потом она опустила руку в карман шерстяной кофты и достала оттуда упаковку бумажных носовых платков и еще кое-что. На стол между ними легла небольшая черно-белая фотография, очень старая и растрескавшаяся. Эм нежно провела по ней рукой..
— Это мой муж Гас и мой сын Дэвид.
На фотографии высокий мужчина обнимал за плечи долговязого длинноволосого юношу, почти мальчика. Ему явно не было и двадцати. На нем было пальто с широкими лацканами и широкий галстук. Машина, на фоне которой они стояли, тоже была широкой.
— Это произошло накануне Рождества семьдесят шестого года. Дэвид был скрипачом. Ну, честно говоря, он играл только одну вещь. Он услышал ее, будучи совсем крохой. Мы с Гасом как раз слушали ее, и Дэвид неожиданно бросил играть и подошел прямо к стойке, где стоял музыкальный центр. Потом он заставлял нас ставить эту запись снова и снова. И в конце концов попросил скрипку. Сначала мы подумали, что он шутит. Но он не шутил. Однажды я услышала, как в подвале он пытается на ней играть. Звуки были скрипучими и резкими, но мелодию он воспроизводил совершенно точно.
У Гамаша сжалось сердце.
— Дэвид сам научился играть эту вещь, — продолжала Эм. — Ему тогда было шесть лет. Мы пытались нанять ему учителя, но из этого ничего не вышло. Дэвид упорно отказывался играть что-либо другое. Он играл только одну-единственную вещь. Он был очень своевольным ребенком. Весь в отца. — Эм улыбнулась.
— А что именно он играл? — поинтересовался Гамаш.
— Скрипичный концерт Чайковского ре мажор.
Гамаш попытался вспомнить этот концерт, но не смог.
— Дэвид был совершенно нормальным подростком. Играл в хоккей, встречался с очень славной девочкой и собирался поступать в Монреальский университет на факультет лесоводства. Он был очень милым мальчиком, но в нем не было ничего исключительного, если не считать этого странного пристрастия к скрипичному концерту Чайковского.
Эмили закрыла глаза, и ее изящная кисть, покрытая голубыми прожилками вен, начала двигаться взад-вперед над столом, как будто водя невидимым смычком. Зал бистро заполнили призрачные звуки, которых Гамаш не мог слышать, но мог вообразить. И он знал, что Эм в этот момент слышит эту музыку так же ясно, как если бы она действительно звучала.