Он вытряхнул яичницу с беконом в тарелку.
Гортензию он заберет с собой. Она сказала, что ей там в нескольких местах предлагают работу. А еще она сказала: «Знаешь, Гэри, по-моему… По-моему, я тебя…» — «Что?» — спросил он, хотя догадывался что.
Но она не ответила.
Только подошла к ответу на шажок поближе. Всему свое время!
Нет, все-таки шикарная была ночь, шикарная. «Позвоню ей, когда повидаюсь с Ее Величеством Бабушкой».
Он полил яичницу кетчупом, заглотил вместе с тостами в один присест и запил черным кофе. Повалялся на ковре в гостиной — дурацком ковре Hello Sunshine! с огромным желтым солнцем на звездном небе. Ковер вульгарный до невозможности. Гэри нашел его в Кэмдене на блошином рынке. Гортензия его ненавидела.
Он уселся за фортепиано и попытался сыграть мелодию, которую только что слушал, — потрясающее соло на рояле. Погладил черно-белые клавиши. Надо будет купить в Нью-Йорке пианино…
Гортензия проснулась и нашла в постели записку от Гэри. Ширли вчера так и не пришла в «Харродс». Не иначе что-то серьезное, иначе она бы ее не продинамила. «Какой вечер! — в упоении повторяла она про себя, зарываясь в подушки. — Какой вечер и какой успех!.. — Она заколотила пятками по кровати и захлопала сама себе. — Молодчина, Гортензия, детка, просто молодчина! И Николас тоже молодец», — с неохотой добавила она.
Николас!..
Перед ее мысленным взором возник плащ Николаса на вешалке, как немой упрек, и аплодисменты оборвались.
Он, наверное, разъярен.
Надо пойти извиниться. Гортензия кусала губы, не зная, что ему сказать. Придется наврать. «Терпеть не могу врать, но тут — что поделаешь».
Она натянула вчерашнее платье, нашарила под кроватью черные балетки, причесалась, почистила зубы щеткой Гэри и отправилась в «Либерти».
Николас сидел за громадным письменным столом с видом чопорным и непроницаемым. Он кивнул секретарше на дверь. Зазвонил телефон, но он не поднял трубку.
— Что ты имеешь мне сообщить?
— Мне было некуда деваться…
— Неужели? — язвительно переспросил он.
— У меня ячмень лопнул, из него потек какой-то жуткий желтый гной, глаз горел, ничего не видно… Ну, я перепугалась и рванула в больницу, прождала там часа три. Мне вкололи какую дрянь с антибиотиками, которой лечат слонов в последней стадии умирания. Еле доползла до дому.
И в подтверждение своих слов она сняла очки и предъявила ему покрасневший и вспухший глаз.
— Гм. — Николас недоверчиво почесал шею. Небось наплела ему с три короба. — А позвонить ты не думала?
— У меня батарейка села.
Гортензия протянула ему телефон, но Николас не стал проверять. Девушка вздохнула с облегчением: поверил!
— А сегодня я решила, что лучше зайти, чем звонить. Я так и подумала, что ты, наверное, слегка… э-э… не в духе.
Она обошла стол и наклонилась над его креслом.
— Спасибо, огромное тебе спасибо! — прошептала она. — Вчера все прошло просто замечательно! Благодаря тебе!
Николас раздраженно отодвинулся, и чтобы его разжалобить, Гортензия страдальчески потерла глаз.
— Не три! — закричал он. — Занесешь заразу, глаз загноится, и придется там все вырезать. Мерзость какая!
— Как насчет поужинать сегодня с совершенно омерзительной особой? — вкрадчиво предложила она. Надо ковать железо, пока горячо.
— Сегодня я занят.
— Ну пожалуйста!
— У меня ужин с Анной Винтур.
— Наедине? — остолбенела Гортензия.
— Не вполне. Она устраивает банкет в «Ритце», и я приглашен. И черт меня побери, если я на него не пойду!
— Со мной.
— Тебя никто не звал.
— Скажешь, что я твоя девушка. Познакомишь меня…
— Это с кем я тебя буду знакомить с таким фингалом? И думать забудь!
— Я буду в очках.
Николас колебался, теребил узел оранжевого галстука, рассматривал отполированные ногти.
— Ну пожалуйста, скажи, что возьмешь меня с собой! — упрашивала Гортензия. — Если возьмешь, я вернусь в больницу, пусть вкатают мне еще лошадиную дозу этой отравы. Буду выглядеть презентабельно.
Николас закатил глаза.
— Ох, Гортензия, Гортензия… Нет еще на свете такого мужика, чтобы тебе хоть в чем-то отказал. Встречаемся в девять у «Ритца», буду ждать тебя в холле. И уж пожалуйста, наведи марафет! Чтобы мне не пришлось за тебя краснеть!
— Учи ученого!
По пути домой она так и приплясывала в метро, напевая про себя: «С дороги, куриные ноги, с дороги, пустите пройти». Вот и выбирать ничего не пришлось! Все получила разом! И мужчину со страстью в глазах, и головокружительную карьеру.
Она посматривала на окружающих сочувственно. «Бедные вы, убогие!.. — И даже с какой-то нежностью: — Скоро вы только и будете слышать что обо мне, готовьтесь морально!»
Она даже чуть было не подхватила под руку старушку, чтобы перевести ее через дорогу, но вовремя спохватилась.
Дома перед телевизором похрапывал Жан Прыщавый.
Она прошла мимо на цыпочках. Пересекла гостиную и отправилась на кухню заварить себе чаю «Детокс». Большой чайник, чтобы вымыть вчерашнюю усталость. «Полтора литра «Детокса», и я буду сиять, как начищенный пятак, и смогу встретить законодательницу мод во всеоружии. Как с ней себя вести? Надо поразить ее, но чтобы от меня не исходило угрозы. Одеться продуманно, причесаться, накраситься тоже продуманно, тонко. И быть единственной и неповторимой.
Отдохну до полвосьмого, за это время прикину, что надеть. Потом — душ, помыть голову, одеться, в такси — и в "Ритц"».
Она взяла чайник и пошла к себе. Сумочка осталась лежать в кухне, выходившей углом в гостиную. Главное — не разбудить Прыщавого. Бесшумно подняться к себе в комнату, прилечь и погрузиться в мечты о славном будущем.
И вспомнить прошлую ночь. Гэри, Гэри…
У нее вырвался счастливый смешок.
Как ни старалась Гортензия не шуметь, Жан Мартен проснулся как раз в ту минуту, когда ее туфельки исчезли за поворотом лестницы. Всех остальных она позвала на открытие — всех, кроме него. Он скрестил на груди руки, опустил подбородок и выпятил губу: за это она ему заплатит, ох как заплатит!..
Она у него хлебнет по полной программе. Счет к ней уже длинный — и с каждый днем все растет. Она, можно сказать, своими руками шьет себе саван.
В забытой сумочке зазвонил телефон.
Жан не верил своим ушам. Гортензия Жестокосердная забыла телефон на кухне!
В сумочке так и копошились приглашения на работу.