— Жалкий человечишка этот гофмаршал, — сказала Ульрика, когда Лен понесла остальной виноград на усыпанную гравием площадку, где Лео катался на своих «козликах», исполняя роль кучера, а Габриель сидел «в экипаже». — Он даже не простился со своим внуком, как будто забыл о нем… Через несколько дней после отъезда он напомнил о себе, прислав адвоката, чтобы получить третью часть наследства дяди Гизберта… Шенверт будет продан. Покинув его, Майнау никогда уже не захочет вернуться сюда. При виде пруда он страшно волнуется… Во Францию он решил не ехать, потому что хочет по возможности сам управлять своими имениями, но впоследствии вы побываете там непременно… Знаешь ли, душа моя, где в этом году зажжется для тебя елка? В белом зале Рюдисдорфского замка, на том самом месте, где зажигал ее для нас покойный папа: Майнау арендовал у кредиторов замок и парк на несколько лет; там ты окончательно выздоровеешь. Я уеду отсюда раньше вас, чтобы все приготовить к вашему приезду. Новая мебель уже заказана… Магнус пишет, что Лена как сумасшедшая носится по замку и не помнит себя от радости, что возвращается «знатное» время… Мама, разумеется, не будет жить с нами. Она счастлива не меньше Лены, потому что Майнау предложил ей выбрать между Рюдисдорфом и продолжительным пребыванием в Дрездене, конечно, за его счет. Понятно, что она ни минуты не колебалась и останется в Рюдисдорфе лишь до вашего приезда — хочет как полагается встретить тебя и твоего мужа, а потом, как она пишет мне, «проникнет луч счастья в одинокую жизнь безвинно страждущей женщины». Ну, к этому, положим, можно по-разному относиться, дитя мое… Лен едет с нами. Майнау хочет, чтобы она была постоянно при тебе, так как это безукоризненно честная и преданная женщина. Ему также не хочется разлучать ее с Габриелем, который еще некоторое время будет заниматься с наставником, а потом, как новый барон фон Майнау, отправится в Дюссельдорф, чтобы развивать и совершенствовать свой замечательный художнический талант. Твой спаситель, егерь Даммер, назначен главным лесничим в Волькерсгаузене и через два месяца привезет туда свою храбрую молодую жену… Вот почти и все, что я должна была рассказать тебе по желанию твоего супруга; он радуется тому, что устроил все так, как тебе хотелось… Знаешь, дорогая моя, я не из числа слишком чувствительных душ, но готова петь благодарственные гимны, видя, как любят мою любимицу. А что ты скажешь на это: я, графиня фон Трахенберг, арендовала у кредиторов хозяйственное здание Рюдисдорфского замка, чтобы организовать цветочное хозяйство. Майнау одобряет мое намерение и уже выделил мне, конечно взаимообразно, капитал на обзаведение всем необходимым и надеется, как и я, что это дело будет прибыльным и нам удастся постепенно выкупить то, что из-за тщеславия и расточительности подверглось секвестру. Укрепи меня, Господи, в этом деле!
Она замолчала. А Лиана со счастливой улыбкой закрыла глаза, скрестила руки на груди и затаила дыхание, как бы боясь спугнуть упоительные видения счастливой будущности. Вдруг темное облако набежало на ее лицо.
— А черный, Ульрика? — воскликнула она.
— Он исчез бесследно, — отвечала сестра. — Все думают, что он укрылся в каком-нибудь монастыре, где, конечно, будут ему покровительствовать. Он уже не сможет преследовать тебя. Он никогда не посмеет появиться в обществе: то происшествие наделало столько шуму, что все протестантское население взволновалось, и даже сама покровительница этого священника, герцогиня, сочла за лучшее удалиться на продолжительное время в Меран «для поправления своего расстроенного здоровья».
Вошел Майнау, а за ним оба мальчика.
— Рауль, как мне благодарить тебя? — воскликнула Лиана.
Он улыбнулся и сел возле нее.
— Тебе благодарить меня? Смешно! Я, как закоренелый эгоист, устроил все так, чтобы обеспечить себе счастливую будущность, а осуществление моих сладостных надежд зависит от моей второй жены.
(Пер. А. Перелыгиной)
В течение всего дня беспрерывно валил снег, покрывший крыши и подоконники толстым, безупречно-чистым слоем. Поднявшаяся с наступлением вечера метель гнала кружившиеся хлопья и с яростью налетала на мирную стаю голубей. Однако погода, в которую, как говорится, хороший хозяин и собаки не выгонит из дому, не отразилась заметно на уличном движении столичного города Б. между шестью и семью часами вечера.
Газовые фонари горели, а экипажи выезжали из-за углов с такой скоростью, что пешеходы должны были опасаться за свою жизнь и, желая ее сохранить, совершали скачки к стенам домов. Град крепких словечек сыпался вслед кучеру и экипажу, сквозь неплотно закрытые занавески которого виднелись украшенные цветами прически дам, у топавших в волнах тонкого газа, шелка и не подозревавших, какие «лестные» пожелания осыпали и их изящные головки. В окнах магазинов, отбрасывающих яркий свет, виднелись завитые манекены с темными или светлыми шевелюрами, которые способны внушить зависть дикарю — собирателю вражеских скальпов; прилежно работающие часовщики; улыбающиеся лица; руки, перебирающие великолепные ткани и наряды. Искусственные цветы в гирляндах и букетах соседствовали с живыми цветами, служившими моделью для них.
Из переулка на одну из главных улиц вышла упругим и легким шагом женщина. Поношенное пальто плотно облегало стройную фигуру, она крепко прижимала к груди старую муфту, придерживая свесившиеся концы вуали, из-под которой поблескивала молодым задором пара голубых глаз. Они весело смотрели на пелену снега, с удовольствием останавливались на розах и темных фиалках в витринах магазинов и только тогда прятались в тени густых ресниц, когда среди снежных хлопьев неожиданно попадалась колючая градинка. Кому приходилось когда-либо слышать, как женские руки начинают бойко играть на рояле знакомую мелодию, но тотчас же фальшивят, берут всевозможные ноты, кроме тех, которые нужны в настоящую минуту, затем быстро мчатся дальше, вставляя или пропуская несколько легких тактов, — чей слух подвергался подобным пыткам, тот легко может понять, с каким наслаждением девушка, только что дававшая в институте урок музыки, подставляла снежным хлопьям и свежему ветру свое разгоряченное лицо.
Пока она легко и быстро пробирается сквозь плотную толпу, я хочу немного познакомить читателей с ее прошлым.
Вольф фон Гнадевиц был последним представителем славного рода, ведущего свое начало с того доброго старого времени, когда проезжавшие по дорогам купцы подвергались нападениям рыцарей и отдавали свои дорогие ткани и прочие товары в обмен на жизнь. К тем временам относится и колесо на гербе Гнадевицей, на котором испустил свой геройский дух один из предков вследствие того, что, следуя рыцарскому правилу присвоения чужого имущества, пролил слишком много неблагородной купеческой крови.
Это была большая несправедливость, всколыхнувшая все дворянство страны, так как обычно колесовали людей низкого происхождения. Тем более что «мученик» проливал только кровь торговцев и ремесленников, а она стоила дешевле воды. Итак, герой-разбойник не оставил темного пятна на своем генеалогическом древе, а его семья даже с какой-то бравадой включила в свой герб колесо, которое он облагородил.