— Я смотрю, вы подготовились к празднику? — Она указала на золотую остроконечную шапочку с напечатанной на ней надписью «С Новым годом!». Рядом лежала пара хлопушек.
Мосс повертел шапочку в руках.
— Кто-то принес это мне. А я только спросил: что мне делать с этой половиной бюстгальтера Мадонны?
Лукас рассмеялась. Потом сказала уже серьезно:
— Я только что звонила по секретной линии. С вашей семьей все в полном порядке. Там достаточно людей, чтобы позаботиться о них.
— Вот уж не предполагал, что кому-то захочется причинить вред мне или членам моей семьи. То есть даже когда решил обратиться в ФБР с теми сведениями, что я собрал. Нетрудно было догадаться, что меня уволят. Но попытка расправиться с нами… Такое мне и в голову не приходило.
Неужели не приходило? В схеме «откатов» фигурировали суммы в десятки миллионов долларов, а ее разоблачение должно было привести на скамью подсудимых множество сотрудников строительных компаний и городских чиновников. Честно говоря, Лукас удивлял уже тот факт, что Мосс прожил достаточно долго, чтобы его успели взять под охрану федеральные власти.
— Что вы собирались сегодня делать? — спросила она. — Я имею в виду вместе с семьей?
— Пошли бы на Молл смотреть салют. Позволили бы девочкам не ложиться спать подольше. Им бы это понравилось больше любого фейерверка. А что вы сами, агент Лукас? Вы что-нибудь планировали?
Ничего. Она ровным счетом ничего не планировала. Но никому не говорила об этом. У нее, конечно, были знакомые — женщина из полицейского управления Фэрфакса, пожарный из Бурка, несколько соседей, тот мужчина, с которым она познакомилась на дегустации вин, с еще одним она встретилась на занятиях по собаководству, когда тщетно пыталась хоть чему-то обучить Жан-Люка. Она была более или менее дружна со всеми этими людьми и с некоторыми другими. С одними она просто сплетничала, с другими могла выпить приличное количество вина. Был мужчина, с которым она даже однажды случайно переспала. Они все сочли своим долгом пригласить ее на новогодние вечеринки, но она отговорилась тем, что уже приняла приглашение на большой прием в Мэриленде. Но только она сказала неправду. Просто ей хотелось провести последний вечер года дома и в полном одиночестве. Но только чтобы никто об этом не узнал. Главным образом потому, что ей трудно было бы объяснить причину такого решения. Но, как ни странно, посмотрев на Гари Мосса, храбреца, угодившего в смертельный водоворот вашингтонской политики, ему она выложила все как есть:
— Я хотела провести вечер со своим псом и посмотреть какой-нибудь фильм.
Мосс не стал вдаваться в сочувственные расспросы, но, просияв, спросил:
— О, так вы держите собаку?
— Да. Черного лабрадора. Он настоящий красавец, но на конкурсе его забраковали как совершенно не поддающегося тренингу.
— Давно он у вас?
— Два года. Получила в подарок на День благодарения.
— Вот и я купил в прошлом году своим девчонкам щеночка. Совсем кроху. Мы боялись, что он погиб при пожаре, но ему удалось выбраться. Инстинкт подсказал, что не надо дожидаться нас, а просто убегать подальше от пламени. А какое кино вы хотели посмотреть?
— Даже не знаю. Наверное, какую-нибудь драму со счастливым концом. Что-нибудь сентиментальное, чтобы можно было немножко поплакать.
— Вот уж не думал, что агентам ФБР разрешено распускать нюни.
— Только не при исполнении. Вот как мы поступим, мистер Мосс. Вы останетесь здесь до понедельника, а потом вас переведут на конспиративную квартиру под охрану судебных приставов.
— Ха! Как Томми Ли Джонса в «Беглеце». Правда, отличный фильм?
— Я его не смотрела.
— Возьмите как-нибудь в прокате.
— Возьму, наверное. А с вами все будет хорошо, Гари. Вы в самом безопасном из всех возможных мест. Здесь вас никто не достанет.
— При условии, что уборщик перестанет пугать меня до полусмерти, — рассмеялся он.
Мосс бодрился, как только мог. Но Лукас видела, что ему страшно — страх словно пульсировал в каждой жилке, проступавшей на его обтянутом кожей лбу. Страх за самого себя, страх за свою семью.
— Я попрошу, чтобы вам принесли что-нибудь по-настоящему вкусное на ужин.
— А можно пивка?
— Не желаете ли упаковку из шести бутылок?
— Да, черт возьми! Гулять так гулять.
— Какое ваше любимое?
— Обычно я пью «Сэма Адамса». — Но тут же спросил неуверенно. — А это в пределах бюджета?
— При условии, что одна достанется мне.
— Я сохраню ее для вас холодненькой и запотевшей. Вернетесь и насладитесь ею, как только поймаете этого сумасшедшего.
Он все еще вертел в руках праздничную шапочку. На мгновение показалось, что он все-таки напялит ее на голову, но потом он, должно быть, подумал, что будет выглядеть по-дурацки, и бросил ее на кровать.
— Позже я вас навещу снова, — пообещала она.
— А куда вы сейчас?
— Нужно взглянуть на кое-какие карты.
— Карты… Что ж, удачи вам, агент Лукас.
И она вышла из комнаты. Счастливого Нового года они почему-то друг другу не пожелали.
Вдыхая холодный зимний воздух, Паркер, Кейдж и Лукас шли вдоль тускло освещенного тротуара в сторону топографического архива, расположенного в шести кварталах от основного здания ФБР.
Вообще говоря, Вашингтон достаточно красивый город, где немало интересного с точки зрения архитектуры. Но зимой при закатившемся уже солнце он выглядел мрачным. Дешевые рождественские украшения нисколько не делали серую улицу более приятной взгляду. Паркер Кинкейд посмотрел на небо. Все в тяжелых тучах. Он вспомнил, что по прогнозу обещали снегопад, а его дети уже предвкушали завтрашнее катание на санках.
Они бы сначала спилили заросли на заднем дворе, как он обещал Робби, а потом на машине отправились на запад к Массанутским холмам, прихватив санки и термос с горячим шоколадом.
Из этих раздумий его вывела Лукас своим вопросом:
— Как случилось, что вы стали экспертом по документам?
— Это все из-за Томаса Джефферсона, — ответил Паркер.
— То есть как?
— Я мечтал стать историком. И специализацией выбрал эпоху Джефферсона. Именно поэтому я поступил в Университет штата Виргиния.
— Он ведь был построен по его проекту, если не ошибаюсь?
— Да, в том виде, каким был первоначально. Так вот, я целыми днями торчал в университетском архиве и в Библиотеке конгресса. Но однажды отправился в Шарлотсвилл, где в библиотеке хранилось письмо Джефферсона, адресованное дочери Марте. В нем говорилось о рабстве. Ведь известно, что хотя у самого Джефферсона были рабы, он выступал за отмену рабства. Но в этом письме, написанном незадолго до смерти, горячо высказывался в его поддержку, как бы перечеркивая все, что писал на эту тему прежде. В письме он утверждал, что рабство представляло собой один из краеугольных камней американской экономики, который следовало любой ценой сохранить. Мне это показалось странным, как и то, что писал он об этом дочери. Марту он всем сердцем любил, но в их переписке фигурировали в основном домашние дела. И когда я перечитал письмо несколько раз, мне стало казаться, что почерк в нем тоже несколько необычный. Тогда я купил дешевую лупу и сравнил почерк в письме с хорошо проверенными образцами.