— Пепел слишком хрупок! Я не могу сдвинуть его с места. — Стоило ему попытаться теперь поднять блокнот, как его обугленные страницы превратились бы в черную пыль, не оставив им ни шанса воссоздать хотя бы часть написанного. Паркер вспомнил о своем дипломате, теперь тоже уничтоженном пламенем в квартире, где лежал флакон с париленом, который сейчас так пригодился бы, чтобы сделать поврежденную бумагу более прочной и защитить от разрушения. Но теперь ему оставалось только надеяться, что он сможет собрать кусочки пепла и снова сложить их вместе в лаборатории. Секция водосточной трубы сорвалась с крыши и концом вниз врезалась в асфальт в считанных сантиметрах от него.
— Уходите немедленно, сэр! — закричал пожарный.
— Паркер! — снова позвала его Лукас. — Нельзя больше медлить!
Сама она отошла на несколько метров, но потом обернулась, глядя на него.
Но Паркеру уже пришла в голову идея. Он подбежал к подъезду соседнего дома и выбил стекло рядом с дверью. Подобрал четыре самых крупных осколка, а потом вернулся к блокноту, лежавшему на земле подобно раненому солдату. Паркер встал рядом с ним на колени. И осторожно зажал два листа обугленной бумаги — единственные, на которых еще просматривались записи, — как сандвич между кусками стекла. Собственно, именно стеклянные оболочки эксперты по документам ФБР использовали для сохранения текстов до изобретения более тонких и удобных прозрачных папок из пластика.
Вокруг него уже почти градом сыпались мелкие горящие обломки здания. Внезапно он ощутил, как на него полилась вода — это один из пожарных направил брандспойт на пламя, бушевавшее над головой Паркера.
— Немедленно прекратите! — заорал он, делая отчаянный жест рукой. Вода могла только нанести еще более непоправимый ущерб его драгоценной находке.
Но никто не слушал его.
— Паркер! — крикнула Лукас. — Уходите сейчас же! Стена вот-вот рухнет!
Еще несколько крупных обломков упали рядом, но Паркер не вставал с колен, тщательно проверяя, чтобы стекла ровно зажали между собой черные клочки бумаги.
Затем, словно не замечая кусков дерева, кирпича и пластика, бомбардировавших его со всех сторон, он медленно поднялся и, держа стеклянный «сандвич» на вытянутых перед собой ладонях, не пригибаясь и не делая поспешных шагов, стал удаляться от горящего дома, похожий на вышколенного официанта, несшего поднос с бокалами дорогого шампанского гостям на фешенебельном приеме.
Еще снимочек!
Щелк!
Генри Чизман стоял в конце аллеи через дорогу от объятого пламенем дома. Искры, взметавшиеся высоко в небо, как фейерверк, должны быть видны на несколько километров вокруг.
Это крайне важно — запечатлеть событие.
Трагедии происходят в считанные мгновения, они мимолетны. Вот печаль — другое дело. Горе остается навсегда.
Щелк!
Он сделал своей цифровой камерой еще одну фотографию.
Полицейский, лежащий на земле. Быть может, мертвый или только раненый.
А может статься, притворившийся мертвым — когда в городе появляется Диггер, чего только не делают люди, чтобы остаться в живых! Они теряют остатки храбрости и отсиживаются в укрытиях еще долго после того, как всякая угроза миновала. Все это Генри Чизману уже доводилось видеть не раз.
Еще снимок: стена дома рушится в облаке пепла и красивых отблесках разлетающихся вокруг раскаленных докрасна углей.
Еще фото: крупный план лица офицера, по щеке которого тремя струйками стекает кровь.
И еще эффектный кадр: пламя горящего дома играет, отражаясь от хромированных поверхностей пожарных машин.
Щелк, щелк, щелк… Он сделал уже добрую сотню снимков, но ему все мало. Ему нужно запечатлеть каждую деталь печального события.
Он посмотрел вдоль улицы и увидел, как несколько агентов опрашивают прохожих.
Напрасный труд, подумал Чизман. Диггер появился, и Диггер исчез.
Он и сам понимал, что ему тоже пора уходить. Совершенно ни к чему быть тут замеченным. Поэтому он уже начал укладывать фотоаппарат в карман, когда снова бросил взгляд на здание и заметил нечто любопытное.
Да, мне это нужно снять. Непременно нужно.
Он поднес камеру к лицу и нажал на кнопку.
Снимок: человек, представившийся как Джефферсон, хотя это явно было ненастоящее имя, тот самый Джефферсон, который теперь, несомненно, играл в расследовании заметную роль, уложил нечто на капот автомобиля и склонился, чтобы прочитать. Что это? Книга? Журнал? Нет, нечто блестящее, как стекло. На снимке заметна была только напряженная поза мужчины, который обернул стекло своей кожаной курткой так бережно, как хороший отец укутывает младенца, отправляясь с ним гулять на мороз.
Щелк!
Значит, необходимо спасать репутацию мэра.
И при этом не смешивать с грязью федералов.
Телеведущий Слейд Филипс сидел в кафе на площади Дюпона. Рядом по-прежнему стояли несколько машин «скорой помощи», чьи мигающие огни чуть добавляли красок к общей серости вечера. Вход на станцию метро преграждали желтые ленты полицейского заграждения.
Чуть ранее, воспользовавшись своим репортерским удостоверением, Филипс прошел внутрь. Увиденное им у подножия эскалатора потрясло его до глубины души. Лужа все еще не до конца запекшейся крови. Обломки костей, клочья волос. Ему…
— Прошу прощения, — раздался женский голос. — Вы ведь Слейд Филипс с Дабл-ю-пи-эл-ти.
Телевизионщики навсегда приговорены к тому, чтобы их все называли только по именам. Никому и в голову не приходило добавить слово «мистер». Он оторвал взгляд от чашки и увидел перед собой кокетливую молодую блондинку. Она попросила автограф. Он не мог ей отказать.
— Вы это… Типа, такой хороший ведущий, — сказала она.
— Спасибо.
«А теперь уходи».
— Я тоже мечтаю поработать на телевидении.
— Хорошая мечта.
«Убирайся».
Но она еще с минуту торчала у него над душой, а когда он так и не предложил ей подсесть к нему за столик, удалилась на высоченных каблуках, забавно вскидывая зад. Как антилопа, ухмыльнулся про себя Филипс.
Он отхлебнул кофе без кофеина. Эта бойня в метро никак не шла у него из головы. Боже милосердный… Кровища кругом. Осколки керамической плитки, выщербленный пулями металл… Ошметки плоти, куски костей.
И эта обувь.
У подножия эскалатора валялось с десяток разномастных окровавленных туфель и ботинок. Почему-то именно это ужасало больше всего.
Многие амбициозные журналисты мечтают сделать себе имя на подобных трагедиях.
Ты — репортер. Так иди и займись своим делом.
Но в том-то и дело, что Филипс не испытывал ни малейшего желания быть криминальным хроникером. Насилие вызывало у него отвращение. Безумные мозги убийц пугали его. И еще он думал: «На самом деле никакой я не репортер. Жаль, что не хватило духу так и заявить в лицо этому лощеному прохвосту — Уэнди Джеффрису. Мое призвание — развлекать публику. Я — как звезда „мыльных опер“. Я просто своего рода актер».