И начал говорить о московских событиях. Потом замолчал и показал на экран телевизора, по-прежнему не включая звук.
— Видите, что происходит. Бронетранспортеры. Танки.
— Там дождь, — заметил я.
— Это в пользу штурмующих, — бесстрастно процедил он.
Появился Соколов.
— Извините, но Евгению Николаевичу пришла срочная телеграмма.
«Неужели ответ? — подумал я. — Как быстро!»
Я простился с послом, поднялся в резидентуру. Действительно был ответ.
«Кузякин сейчас в Риме. Действуйте по своему усмотрению. Колосов».
Проворно они.
Я понял: в Москве сейчас такая суматоха, что телеграммы сразу идут к исполнителю, минуя начальство.
Я поднялся в кабинет к Соколову.
— Мне нужно сегодня лететь в Рим.
— Прямо сейчас?
— Сейчас.
— Я дам распоряжение. Посиди, я быстро.
Вернулся он через минут пять.
— Сегодня не получится. Завтра рано утром.
— Ладно. Скажи, чтобы меня отвезли в отель и разбудили рано утром.
— Сделаю.
Он открыл сейф, вынул бутылку «Чиваса» и два стакана:
— Черт, даже не знаешь, за что пить. Ты-то как обо всем этом думаешь?
— Посмотрим.
— Посмотрим, — согласился Соколов.
Я выпил залпом и не почувствовал крепости.
Соколов пил короткими глотками и размахивал стаканом:
— Знаешь, с одной стороны, это правильно, порядок наводить надо. Но танки, кровь прольется. Кровь.
Он снова налил себе и мне:
— Это все Мишка, сукин сын. Такую страну забаламутил! Наболтал, наплел. И ничего! Сволочь!
— У тебя указания есть? — спросил я.
— Уйма. «Пойдите, объясните», «весь народ поддерживает». Гонцов уже заслал. Пусть встречаются, агитируют. А сам пока погожу.
Выпили.
Соколов помолчал, потом наклонился к мне и произнес почти шепотом:
— Черт знает, чем все это кончится.
— Самолет совершил посадку в аэропорту Рима. Температура воздуха за бортом двадцать четыре градуса…
Из зала прилетов я позвонил в отель «Модильяни».
— Это Лонов. Мне нужен номер.
— Здравствуйте, синьор Лонов. Для вас у нас всегда есть номер. Подождите, пожалуйста.
Через минуту:
— Тот же номер, в котором вы останавливались в прошлый раз, вам подойдет?
— Конечно.
— К сожалению, он освободится только в двенадцать. Вы знаете, у нас отъезд до двенадцати, а приезд…
Это я знал.
— Хорошо. Я буду в двенадцать.
На этот раз я возьму машину в рент, не хочу зависеть от посольских.
В «Ависе» дама в форменном кителе встретила меня очаровательной улыбкой.
— «Альфа-Ромео» вас устроит?
— Да, устроит.
Пять минут на оформление — и дама протянула мне связку ключей.
— Машина темно-зеленого цвета. Сектор А в третьем ряду.
Я посмотрел на часы. Девять часов. Надо убить три часа.
— Я могу от вас позвонить?
С той же очаровательной улыбкой дама протянула трубку.
Я набрал номер и сразу же услышал знакомый голос великой актрисы.
— Могу я к вам заехать?
— Вы знаете адрес? Вы за рулем?
Адрес я знал. И был за рулем.
* * *
В дверях меня встретила дама средних лет в строгом сером платье:
— Синьора ждет вас на террасе.
Сначала широкая лестница, потом анфилада комнат: то забитых старинной мебелью, то пустых, как музейный зал, с картинами на стенах. Проскользнув через украшенную замысловатым орнаментом дверь, мы подошли к еще одной лестнице. Спустились по ней и оказались на веранде.
Электра и еще две дамы сидели в соломенных креслах и смотрели телевизор. Все трое были в черном. Электра встала. Тяжелое платье, массивное коралловое ожерелье, карминовые губы делали ее грузной и властной.
— Не пугайтесь, что мы в черном. Днем едем на похороны.
Значит, министр культуры умер. Интересно, кого назначат?
Другие дамы, одна с пышными рыжими волосами, обрамлявшими широкое лицо, в кружевном черном платье, другая в очках, с аккуратной короткой прической, в строгом черном костюме, повернулись ко мне и с интересом принялись меня рассматривать. Электра, неверное, уже успела надлежащим образом меня представить.
Меня усадили в соломенное кресло, и хозяйка познакомила меня с дамами. Рыжая оказалась писательницей, дама в очках — театральным критиком.
Писательница показала на телевизор:
— Господин Ельцин ведет себя как настоящий герой. Мы его явно недооценивали.
— Я еще не знаю последних новостей, — признался я.
— Господин Ельцин с танка обратился к народу. И это было замечательно. Жалко, что мы слышали только перевод. Я убеждена: в подлиннике речь звучала значительно сильнее.
Как по заказу, на экране появился Ельцин. Дамы замерли. Русская речь ворвалась в комнату:
— … Мы абсолютно уверены, что наши соотечественники не дадут утвердиться произволу и беззаконию потерявших всякий стыд и совесть путчистов.
Ельцин говорил медленно, и переводчик СиЭнЭн успевал подумать, прежде чем переводить.
— Мы не сомневаемся, что мировое сообщество даст объективную оценку циничной попытке правого переворота…
Писательница повернулась к мне:
— Мировая общественность действительно может что-нибудь сделать?
— Что мы можем сделать? — перебила ее дама-критик.
Я обратил внимание на Электру. Из-под полуприкрытых век она внимательно следила за мной. Я понимал: она прежде всего хочет понять, на чьей стороне я. Ну что ей сказать! Если те, кто вышел к Белому дому, победят, что будет со мной, с моей работой, я не знаю. Зато если победит мое начальство, я буду в служебном выигрыше. Как говорится, попал в стаю, лай не лай, а хвостом виляй.
— Хотите кофе? — спросила Электра.
Я утвердительно кивнул, и через минуту она явилась с ярким подносом и протянула мне чашку. Потом принесла кофе дамам.
На экране телевизора появилась реклама, дамы дружно вздохнули и разом повернулись ко мне.