― Вы герой страны, фронтовик, любимец народа, — продолжал Трунько, пряча папку у себя на груди. — Вы защищали Родину на полях сражений, а теперь защищаете честь армии в своих замечательных телевизионных выступлениях. Вы заслужили отдых. Вы любите природу, птиц, цветы, прогулку по любимой аллее... Прошу вас, возьмите, ручку и напишите...
Маршал, погруженный в волшебное сновидение, внимал мягкому сладкому голосу любящего его человека. Медленно взял ручку, приблизил ее к бумаге. Не опуская глаз, с блаженной улыбкой, приготовился писать.
—Любимые мои, дорогие... — вкрадчиво диктовал Трунько, дожидаясь, когда его слова превратятся в строгие ровные строчки маршальского почерка. — В случившемся прошу никого не винить... Я очень устал и хочу отдохнуть... Я очень люблю птиц, и настало время самому стать птицей... Любящий вас...
Маршал завершил строку и держал над бумагой ручку, ожидая продолжения. Трунько, не отпуская остановившиеся глаза Маршала, приказал молчаливым спутникам:
― Приступайте!..
Один из них извлек из кармана сыромятный кожаный ремешок. Прошел к окну. Ловко вскочил на подоконник. Закрепил ремешок на высоком медном шпингалете. Ременная петля закачалась на фоне окна с белым златоглавым собором. Человек остался на подоконнике.
― Быстрее!.. — торопил Трунько, продолжая улыбаться, массируя взглядом глазные яблоки Маршала. — Вы птица... Вы прилетели на ветку березы... Вы поете... Вам хорошо...
Второй человек в черном подошел к Маршалу и поднял его со стула. Сильно, ловко приподнял легкое стариковское тело, подсадил на подоконник, и тот, что стоял наверху, поддержал Маршала, повернул его спиной к белокаменному собору.
― Теперь вам совсем хорошо... Вы на ветке... Кругом зеленые листья... Вы видите далеко... Видите дачу, своих детей, своих внуков... Вы птица и чудесно поете...
Человек в черных перчатках накинул на шею Маршала петлю, аккуратно затянул и спрыгнул. Маршал стоял во весь рост в парадном мундире, высокий, худой, с тощей шеей, на которой была петля. Золотые купола, чуть мятые, переливались роскошным праздничным солнцем.
― Кончайте! — приказал Трунько.
Люди в черном ухватили Маршала за тощие ноги, дернули, срывая с подоконника. Маршал повис, несколько раз трепыхнулся и замер,
* * *
В партийном здании на Старой площади, в гулком и пустом как фоб, в одном из кабинетов находились двое — Финансист и Ухов. Оба за маленьким столиком у открытого окна, перед целлофановым кульком вишен. Брали из кулька черно-красные ягоды, ели, выплевывали косточки в открытое окно, выходившее на пустой обширный двор, где не было теперь служебных автомашин, деловитых, с папками, аппаратчиков, серьезных, озабоченных посетителей, являвшихся в ЦК со всех концов страны. Розовые косточки летели в пустоту двора, падали на безлюдный асфальт. Пальцы у обоих были розовые от вишен, и время от времени они вытирали их о ненужную, не принадлежавшую никому занавеску.
Финансист, полный, студенистый, просвечивающий на солнце, колыхался, словно медуза, и только легкий, необъятного размера костюм мешал желеобразной массе расплыться по комнате. Недоразвитые маленькие ручки с пухлыми пальчиками брали ягоду, засовывали в отверстие на жидкой водянистой голове, где, казалось, не было черепа, а только упругая пленка, удерживающая в себе холодец. Через некоторое время мокрый отросток выталкивал косточку сквозь маленькие губки, и она летела по розовой траектории в открытое окно. Ухов, морщинистый, желтый, как урюк, виртуозно играл складками лица, создавая орнаменты и рисунки, напоминавшие наскальные руны.
― Ты видишь, я верен обязательствам. Черт-те в какое время явился сюда, чтобы подписать платежки в твой фонд «Взыскание погибших», — Финансист кивнул на рабочий стол, где лежали подписанные финансовые документы и бланк фонда с изображением Богородицы. — В эти дни — много погибших, дальше — больше, — хохотнул он, выплевывая на пальчики мокрую косточку. — Советую приобретать недвижимость в нефтяной отрасли и в электроэнергетике. И при социализме, и при капитализме то и другое всегда будет в цене. Центральный банк на эти дни прекратил операции, но эту платежку тебе проведут.
― Премного благодарен, — Ухов морщинами изобразил благодарность, создав из них подобие ветвистого дерева. — Столько людей вам обязаны. Стольких вы озолотили. Мы все готовы действовать по первому вашему слову.
― А что вам еще остается... Деньги партии никуда не исчезли. Просто мы их рассовали по разным углам — в коммерческие банки, в корпорации, фонды. Вложили в совместные предприятия здесь и за границей. Создали уставные капиталы газет, телеканалов и будущих политических партий. Все люди, кому передали деньги, известны, на каждого есть компромат, каждый управляем. Пусть как угодно высоко задирают носы, но хвосты их вот здесь, в кулаке, — Финансист показал свой пухленький кулачок, из которого выстрелила в окно мокрая косточка.
― Да никто и не посмеет дернуться. Все вам благодарны. Все будут работать под вашим руководством. Прибыль будем считать до копейки, все отчисления в общую кассу.
Мы ведь понимаем, строительство нового общества потребует много денег. Наш замечательный Президент, который все эти дни так великолепно держится в Форосе, будет иметь средства на завершение перестройки. Вы — контролер, и все вам безгранично преданы, — Ухов изобразил морщинами знак преданности, который напоминал осьминога, вытянувшего в длину чуткие щупальца.
― Я говорил этим дуракам из ГКЧП: «Все решит экономика. Ваши танки подорвутся на колбасе. Торговка из винного магазина авторитетнее в народе, чем космонавт. Этикетка на джинсах ярче всех ваших лозунгов. Нельзя вводить продразверстку в мире, где действуют транснациональные корпорации». Не слушали, дураки. Вот и поплатились. Теперь пусть ими занимается твой фонд «Взыскание погибших». Вряд ли их теперь взыщут, — Финансист хохотнул, заколыхав грудью. Перестал смеяться, а растревоженная грудь все расходилась волнами жира. — Меня тревожат фирмы, зарегистрированные на Кипре и в Гонконге. Ты передай мужикам, что если они задумают соскочить, мы их найдем, и тогда их родные получат хорошо просушенные и проглаженные скальпы. Пусть помнят, что предателей мы станем жестоко карать.
― Не дернутся, я вам гарантирую. Все знают, что у вас рычаги воздействия. Надо быть неблагодарной скотиной, чтобы предавать благодетеля, — Ухов изобразил морщинами высшее негодование, превратив лицо в древесный срез со множеством радиальных трещин.
― На пару недель, на месяц всем лучше залечь на дно, пока муть не уляжется. Придут новые люди, новые министры, восстановим управление, тогда и выйдем из тени. Я, например, на пару недель махну на Канары. Что-то устал.
― Конечно, отдохните. Работали без сна. Такие нагрузки надо снимать. Морские ванны, массажи, легкая морская кухня и, конечно, девушки. Ничего нет прекрасней в нашем возрасте, чем две-три девушки, которые делают сексуальный массаж — Ухов пустил свои веселые морщины по кругу, и они завертелись как колесо. — Канары — прекрасное место. Не буду вас там беспокоить. Лишь в крайнем случае, если один из хвостов станет рваться.