Кальт снова замолкает, но я не даю ему уйти в себя. В его ужасное прошлое.
— Вы поверили, что это Беа задавила детей?
Он смотрит на меня. В глазах блестят слезы.
— Сначала поверил. Беа же сама сказала, что случилась страшная беда. Потом призналась Крюклю, что она виновата в смерти Ханса и Гретель.
— А сейчас?
— У меня было много времени, чтобы осмыслить случившееся. Сейчас я сомневаюсь, что Беа была искренна в своем признании.
— Почему вы стали сомневаться?
— Я множество раз все обдумал, сопоставил факты. Теперь у меня нет уверенности, что Беа убила ребятишек. Она находилась дома, когда произошла трагедия. Я же разговаривал с ней по телефону. С другой стороны, просто больше некому. И все же стопроцентной уверенности в невиновности Беа у меня тоже нет.
— А кто тогда, если не ваша жена? Сын?
— Невозможно, — с сомнением качает головой Кальт. — Генрих был настолько пьян, что не смог бы вести машину. Да и прав у него не было.
— Хорошо. И что вы сделали дальше?
— Я скрыл от полиции свою поездку к Наджие. Сказал, что после работы вернулся домой. Наш дом стоит достаточно уединенно. Рядом Ведьмин лес. Никто не видит, как мы уезжаем и приезжаем. Я сказал, что Генриха дома не было. Он уже отправился в пивнушку. Я поужинал и в девять опять уехал. На белом «Фольксвагене». — Старик усмехнулся: — «Баварский монстр отправился на охоту!» — так это окрестили газетные писаки. В Ведьмином лесу я встретил Ханса и Гретель, расправился с ними и в десять вернулся. Генрих приехал чуть живой. На автобусе. К моему возвращению он уже беспробудно спал в своей комнате.
— И вам поверили?
— А куда им было деваться? — небрежно поводит плечом Кальт. — Крюкль, конечно, все пытался перевести разговор на Беа. Мол, следы ведут в ее сторону. Жена, несомненно, была моей помощницей и пособницей. Не знаю, за что он так ее невзлюбил. Я доказывал ему, что действовал совершенно один. Чтобы отвести подозрения от Беа, признавался во все новых и новых убийствах. Фактически создал из себя серийного убийцу. Маньяка, которого на самом деле не было!
— Одним словом, оговорили себя.
— Выходит так, — соглашается со мной Кальт.
— Вы любили Беа? — неожиданно спрашиваю я.
Кальт молчит, смотрит на меня своими влажными глазами. Я догадываюсь, что он смотрит не на меня, а на фотографии за моей спиной. На женщину, ради которой пожертвовал всем. Потом он говорит — медленно, раздумчиво, почти чеканя:
— Любовь — это неправильное слово. Любовь — это когда все спокойно и безопасно. Радостный взаимный обмен энергиями. Я любил Беа, до тринадцатого июня девяносто первого года. В тот проклятый день моя любовь исчезла. Ее заменил долг — защитить, спасти самое дорогое, что у меня есть. Мою девочку. — Он кивает на фотографию: — Сейчас ей было бы шестьдесят. Старуха. Я не могу себе представить Беа старухой. Седой, с фарфоровыми зубами в стакане на прикроватной тумбочке.
Сложный разговор. Про самоотверженную и безоглядную любовь. По-моему, не дай бог так любить. Но это мое субъективное мнение.
Возвращаюсь к пропитанной кровью теме.
— Кто, по-вашему, убил Ханса и Гретель?
— Я уже не знаю. Я точно не убивал. Беа вроде бы находилась дома, когда дети пропали. Генрих был в пивной, в стельку пьяный. Но, кроме нас троих, никто не мог воспользоваться нашей машиной. Экспертиза установила, что Ханс и Гретель были сбиты именно «Фольксвагеном». Микроследы крови, волоски и прочее на автомобиле неопровержимо это доказывали.
— «Фольксваген» не был вымыт после наезда?
— Нет. Только наскоро вытерт тряпкой. Это могла сделать и Беа, конечно, но я сказал Крюклю, что это сделал я, чтобы скрыть улики.
— Ваша жена могла знать, кто совершил наезд?
Кальт задумывается, потом медленно отвечает:
— Наверное, но никому не сказала об этом. По крайней мере, я не слышал.
— А могла знать место, где спрятаны тела детей?
— Возможно, если, допустим, знала, кто убийца.
«Возможно, допустим». Никакого просвета!
— И где можно было захоронить трупы?
— Ну, подходящих мест много: лес, Майн…
— О’кей, герр Кальт. Как вы думаете, мне стоит поговорить с вашим сыном?
Старик снова хмурится и горько признается:
— Не думаю, что Генрих вам поможет. После ареста я ни разу с ним не виделся. Вот уже двадцать один год. Я не хотел негативно влиять на его жизнь, а он, со своей стороны, тоже не проявлял желания знаться с отцом-маньяком. Я его понимаю.
— Все-таки я постараюсь с ним встретиться. Где я смогу его найти?
— Насколько я знаю, Генрих по-прежнему живет в нашем доме. Возле Ведьминого леса. Я продиктую вам адрес.
«Чау! — Чау!» Выползаю, сажусь в «Кашкай». Сил конкретно нет. Они остались в сумрачном кабинете, полном безнадежности и мрачных воспоминаний. Ну, и компания у меня подобралась! Крюкль, Кальт… Тесное кольцо энергетических вампиров.
Лана вопросительно смотрит на меня. «Едем?» Едем!
Гонки по автобану. Растхоф, с кафетерием и технологичным туалетом. Мост через Майн. Наш Городок. Приехали.
— Ко мне? — задает вопрос женщина-кошка, уверенно повторяя изгибы городских улочек.
Отрицательно качаю головой. Нет. Не могу. Лана не спорит, вижу, что сворачивает к Песталоцциштрассе. Еще немного, и я дома. Мне нужно сконцентрироваться и подумать, а с Ланой это невозможно. Женщина-десерт.
«Кашкай» тормозит у входа. Лана чмокает меня в щеку. «Позвони, когда почувствуешь себя лучше. Я буду ждать». Она думает, что я плохо себя чувствую. Глупенькая! Но не спорю. Выгружаюсь под приветственный бой колоколов. Провожаю взглядом темно-серый «Кашкай». Все, беда умчалась. Ладно, а меня ждет лестница на второй этаж. Пора брать высоту.
Дома все по-старому, все на своих местах. Улица, церковь, колокола. Проверяю почту в ящике. Реклама, реклама, реклама, стоп! Конверт. Мне письмо из таинственного АРГ. В обнимку с охапкой глянцевой макулатуры поднимаю себя в квартиру.
Привычно располагаюсь за компьютером и открываю конверт. Все ясно. АРГ предлагает мне повторно пройти интеграционный курс, который я не успел закончить из-за инсульта. Первое занятие в июне.
Я усмехаюсь. Где я, а где июнь?! Смотрю на шуточный календарь, лежащий на столе: пьянварь, фигераль, кошмарт, сопрель, сымай, теплюнь, жарюль, авгрусть, свистябрь…Сегодня двадцатое октября, суббота. Моктябрь. Впрочем, догноябряеще жить да жить. Целых одиннадцать дней.
Включаю диктофон. Слушаю тихий голос Кальта. Свои вопросы, его ответы. Что мы в итоге имеем? Загубленную жизнь Алоиса Кальта, проведенную в тюрьме. Преждевременную смерть его жены. Пропавшую могилу детей Райнер. Невысыхающие слезы Бернхарда и Гудрун. До сих пор не прокисшую ненависть Крюкля к Беа. Тошнотворный коктейль из ошибок, лжи, карьеризма, злобы. А кто во всем этом виноват?