— Заказывать буду я, поскольку отвечаю за еду, а вы должны будете все съесть, — важно заявила Маша и, ознакомившись с меню, заказала борщ, пельмени, оладьи с яблочным повидлом и чай с лимоном.
— Ты забыла пепси, — шепнул ей Пузырек и сглотнул. — Умираю, как хочу пить…
* * *
…Сытые и разомлевшие, они вышли из кафе и медленно побрели под дождем назад, к машине.
Сергей достал ключи, открыл свою дверцу и хотел было уже открыть дверь и Маше с Никитой, как вдруг почувствовал, что на него кто-то смотрит. Он медленно повернул голову, и волосы на его голове зашевелились: из темной глубины салона на него смотрели огромные горящие глаза… «Человечьи глаза…» И рядом с ними оранжевая горящая точка — кончик зажженной сигареты.
— Ты кто? — чуть дрогнувшим голосом спросил ошарашенный Сергей, стараясь опередить Машу, которая не должна увидеть это привидение.
— Ты поставил свою машину на мой дом, — донеслось до него глухим, словно доносящимся из преисподней, голосом.
— Серый, какого черта?! Чего ты не открываешь? Все-таки дождь… — Это уже звенел недовольный Машкин голос.
— Сейчас, заело… — подняв голову, сказал Сергей и снова нырнул в машину. — Я тебя не вижу. Извини, если мы поставили машину на твой дом. Но что-то никакого дома я не заметил.
Внезапно вспыхнул огонь — это привидение щелкнуло зажигалкой. И перед Сергеем возникло тонкое бледное лицо, обрамленное красными кольцами кудрей. Взгляд немигающих глаз уставился Горностаеву прямо в самое нутро и словно прожигал его насквозь.
— Открой дверь девочке, а то вымокнет совсем… Вернее, я сам сейчас открою… — И привидение, нашарив в темноте, открыло по очереди две двери — Маше и Пузырьку.
— Ма-а-ма-а! — раздался, как и следовало ожидать, истошный Никиткин вопль.
Маша, которая, ничего не подозревая, усаживалась рядом с водительским местом на переднем сиденье, резко повернула голову. Увидев непонятную фигуру рядом с братом, она в одно мгновение покинула машину и припустила вдоль по улице, не разбирая дороги и не обращая внимания на глубокие пузырящиеся лужи. Ей, судя по всему, было уже не до зонтика.
Распахнув дверцу, из машины следом за ней пулей вылетел Пузырек. От страха он даже забыл крикнуть, он только раскрыл рот, и так, глотая дождевые капли, бежал за сестрой…
Горностаев, чувствуя, как в нем поднимается нечто, грозящее привидению самым худшим, распахнул сам дверцу, рядом с которой и находилось это маленькое кудрявое чудовище с сигаретой в лапе, и храбро сунув в темноту руку, схватил его за что-то мягкое, похожее на фланелевую ткань. Он с силой, рывком потянул его на себя, но не тут-то было. Чудовище упиралось. И тут вдруг само зашевелилось и выползло на свет божий.
Это был мальчик, примерно Сережкин ровесник. Но только очень лохматый, кажущийся толстым из-за навьюченной на него многослойной одежды. Бледное узкое лицо, усыпанное веснушками, которые в голубых сумерках уходящего дня казались коричневыми. Большие глаза — темные и распахнутые, как окна, — смотрели настороженно, но не зло.
— А где ваши предки? — спросил парень. — Куда вы их дели?
— Это не твое дело. Как ты оказался в машине?
— А это уже не твое дело, — парировал он ему. — Машина с московскими номерами. На Волгу приехали? В отпуск?
— Чего тебе от нас надо?
; — А то, что это мой город. И вы наехали на МОЙ дом.
— И где же этот твой дом?
— А ты откати свою колымагу, и увидишь, — загадочно ответил незнакомец.
И Сергей, сев за руль, отъехал на несколько метров вперед, поравнявшись в конечном итоге с забежавшими под козырек крыльца старого дома Машей и Никитой.
Машка, быстро сориентировавшись, тут же вернулась в машину, Пузырек последовал за ней.
— Слушай, я не слышала, о чем вы там говорили, но мне кажется, что надо давать деру… — прошептала она, умирая от страха. — Кто это такой?
Они молча наблюдали, как рыжий мальчишка, едва машина отъехала, склонился зачем-то и стал ковыряться в земле. Но оказалось, что под машиной находился канализационный люк. И Рыжий, подняв круглую тяжелую крышку, стал не спеша, очевидно ступая по уходящей вниз лесенке, спускаться под землю.
— Это бомж, — прошептал Пузырек. — Бедняга, он живет под землей. Можно себе представить, как же ему там холодно и мокро. А запахи… И чем он питается?
После сытного ужина с пельменями и оладьями ему стало не по себе при мысли, что кто-то сейчас так же жестоко, как совсем недавно он сам, страдает от голода.
— У нас есть консервы. Может, дадим ему пару банок? — сама удивляясь себе, сказала Маша. — Пока он не закрыл крышку люка.
И Сергей, который и сам подумал примерно то же самое, вышел из машины и быстрым шагом направился к исчезающему под землю мальчишке.
— Стой! — крикнул он, на бегу надевая на голову воротник джинсовой куртки. — Подожди! У меня к тебе дело…
Рыжий замер — только рыжие кудри, теперь уже влажные от дождя, оставались над поверхностью земли. Поднял голову, и Сергея поразило его тонкое и умное лицо. «Вроде бы мальчишка, но лицо почему-то взрослое. Может, он лилипут?» И глаза — смотрящие прямо в душу.
— Какое еще дело? — спросил спокойно парень, и Сергей подумал, что человеку с таким выражением лица, в котором читалась гордость и достоинство, нельзя вот так просто предложить тушенку. Этим его можно только унизить.
— Я не могу тебе рассказать это прямо сейчас, вот здесь, на дожде… Но дело серьезное: человек попал в беду. Мы приехали сюда из Москвы его выручать, но никого и ничего здесь не знаем. Не поможешь?
И Рыжий, услышав просьбу о помощи, невероятно быстро и проворно выбрался на поверхность. Отряхнулся и протянул Горностаеву грязную, но горячую, с сильными цепкими пальцами, руку.
— Соломон, — представился Рыжий.
— Сергей, — кивнул головой Горностаев. — А там — Машка и ее брат Пузыр… вернее, Никита.
— А где ваши родители?
— Мы одни. Пойдем в машину, там и потолкуем, — предложил Сергей, и мальчик, назвавший себя Соломоном, пошел вместе с ними.
* * *
Когда Сергей закончил рассказывать историю похищения Ларисы Ветровой, в городе уже наступила самая настоящая ночь. Зажглись уличные фонари, в окнах вспыхнул свет. Все нормальные люди заперлись в своих домах и теперь, сидя в тепле и уюте, смотрели телевизор или пили чай. И только четверо подростков, забившись в маленькую машину, согревались, обмениваясь душевным теплом.
Соломон — маленький бомж, который поначалу так испугал ребят, на самом деле оказался вполне симпатичным парнем. Он не ругался матом, хотя убедил своих новых друзей в том, что он умеет это делать мастерски, прямо-таки с блеском (Маше даже пришлось при этом заткнуть уши), и производил впечатление вполне домашнего человека. Спрашивать его о родителях или о том, как случилось такое, что он стал обитателем канализационных подземелий, никто не посмел. Подумали, что если Соломон захочет, то сам когда-нибудь расскажет. Но пока что помощи просили они, и это было их исключительно верным тактическим ходом. Давно известно, что люди подобного типа — бомжи, инвалиды, нищие — не любят, когда их жалеют. И немного возвысить бродягу Соломона, обратившись к нему с нижайшей просьбой о помощи, — что может быть правильнее в нравственном смысле?