Банда Марва была не самой крутой, не самой изворотливой, не самой удачливой в округе — отнюдь, — однако какое-то время они держались на плаву. Другие банды, правда, дышали им в затылок, но, за исключением одного вопиющего случая, сами они старались не прибегать к насилию. Довольно скоро пришлось принимать решение: либо прогнуться под тех, кто куда менее разборчив в средствах, либо драться. Они выбрали первый вариант.
Марв стал скупщиком краденого, барыгой, одним из лучших в городе, однако в криминальном мире это все равно что почтовый служащий в мире легальном — если тебе за тридцать, а ты подвизаешься в этой роли, ничего другого тебе не светит. Еще Марв держал тотализатор, но только выручка шла не ему, а отцу Човки, всем этим чеченцам, которые теперь владели его баром. То, что «Бар Кузена Марва» давно не принадлежит Кузену Марву, широко не афишировалось, хотя особенно и не скрывалось.
Для Боба это была перемена к лучшему — ему нравилось работать барменом, его тошнило от воспоминаний о бандитском прошлом. А вот Марв — Марв до сих пор ждал, что по алмазным рельсам к нему прикатит бриллиантовый поезд и увезет его в сияющую даль. Он научился прикидываться довольным жизнью. Но Боб знал, что кузена мучат те же мысли, какие мучат самого Боба: через какое дерьмо приходится переступать, если хочешь чего-то добиться. И все это паскудство хохочет тебе в лицо, когда от больших надежд остается один пшик: тот, кто добился успеха, может скрыть свое прошлое, но тот, кто ни черта не добился, барахтается в своем вонючем прошлом до конца жизни.
В тот день Марв пребывал в мрачном расположении духа, и Боб, пытаясь его развеселить, рассказал о своем приключении с собакой. Марв не особенно заинтересовался, но Боб не оставлял попыток. Он посыпал солью лед в переулке, Марв курил на ступеньке у задней двери.
— Смотри, чтоб везде было посыпано, — сказал Марв. — Не хватало, чтобы кто-нибудь из этих кабовердианцев [2] поскользнулся по дороге к мусорному баку.
— Каких еще кабовердианцев?
— Этих, из парикмахерской.
— Из маникюрного салона? Они вьетнамцы.
— Короче, я не хочу, чтобы кто-нибудь навернулся.
— Ты знаешь Надю Данн? — спросил Боб.
Марв помотал головой.
— Это у нее пока живет собака.
— Далась тебе эта собака!
— Непростое дело — воспитывать собаку, — сказал Боб, — учить ее всему. Это же такая ответственность.
Кузен Марв щелчком отправил окурок на землю.
— Слушай, это же не какой-то всеми забытый дальний родственник, который вдруг заявился к тебе на кресле-каталке в обнимку с калоприемником и объявил, что теперь будет жить у тебя. Это просто собака.
— Да, но… — Боб не мог подобрать слов, чтобы выразить то, что почувствовал, когда вынул из мусорного бака щенка и глянул ему в глаза. В первый раз, сколько Боб себя помнил, он почувствовал тогда, что играет заглавную роль в кино про собственную жизнь, а не просто сидит в последнем ряду и вместе со всеми смотрит на экран.
Кузен Марв потрепал его по плечу, придвинулся ближе, обдав табачной вонью, и повторил:
— Это. Просто. Собака. — И вернулся в бар.
Около трех часов через заднюю дверь вошел Анвар, один из подручных Човки, чтобы забрать вчерашнюю выручку. Ребята Човки припозднились с объездом своих точек, потому что накануне вечером бостонская полиция провела небольшой рейд — нагрянула в чеченский клуб и задержала до утра половину уличных барыг и «мешков». Анвар забрал пакет, который протянул ему Марв, и открыл бутылку «Стеллы Артуа». Выпил одним долгим, неспешным глотком, косясь на Марва и Боба презрительным взглядом. Допив, он рыгнул, поставил бутылку на стойку и вышел, не говоря ни слова, зажав под мышкой пакет с деньгами.
— Никакого уважения. — Марв убрал бутылку и вытер мокрый след, оставшийся на барной стойке. — Ты заметил?
Боб пожал плечами. Разумеется, он заметил, но что тут поделаешь?
— Так вот, этот щенок, — сказал он, чтобы разрядить атмосферу, — у него лапы размером с голову. Три коричневые, а одна белая, с такими мелкими пятнышками персикового цвета. А еще…
— Твоя животина умеет готовить? — спросил Марв. — Может в доме прибраться? Очнись, это просто собака!
— Ну да, но знаешь… — Боб уронил руки. Он не умел объяснить. — Знаешь, как бывает, когда день задался? Ну там, когда «Пэтс» [3] выигрывают, или вдруг получил больше, чем рассчитывал, или бифштекс тебе приготовили — пальчики оближешь, или… или просто тебе хорошо? Как будто… — Боб заметил, что снова жестикулирует, — хорошо, и все.
Марв кивнул, натянуто улыбнулся. И уткнулся в программу скачек.
Боб убирал рождественские украшения и в то же время обслуживал посетителей, однако после пяти бар начал заполняться, и скоро ему было уже не выйти из-за стойки. К этому времени должен был бы явиться Рарди, второй бармен, но он где-то застрял.
Бобу пришлось сделать два рейса, пока он обслужил дюжину парней, столпившихся перед мишенями для дротиков, — ребята работали на прокладке оптоволоконного кабеля в гостиницах, строящихся поблизости от морского порта. Он вернулся за стойку и увидел, что Марв как ни в чем не бывало почитывает «Геральд», привалившись к холодильнику для пива, хотя Боб едва поспевал и посетители начали проявлять недовольство, а один даже громко спросил, где там заблудился его «Будвайзер».
Боб отодвинул Марва в сторонку и потянулся к дверце холодильника, проворчав, что Рарди опаздывает. Как всегда. Боб, который никогда в жизни не опаздывал, подозревал, что у тех, кто опаздывает постоянно, внутри какая-то червоточина.
— Он здесь, — сказал Марв и мотнул головой.
Теперь и Боб увидел его. Рарди уже под тридцать, но на входе в ночной клуб у него до сих пор спрашивают удостоверение личности. Заговаривая на ходу с посетителями, он пробирался через толпу. В своей выцветшей флисовой куртке с капюшоном и потертых джинсах, в маленькой круглой шляпе на макушке, он всегда выглядит так, будто собирается участвовать в конкурсе поэтов или эстрадных юмористов. Правда, за пять лет знакомства с ним Боб успел убедиться, что Рарди начисто лишен художественного вкуса и чувства юмора.
— Приветик, — сказал Рарди, заходя за стойку. Он неспешно снял куртку. — Подкрепление прибыло. — Рарди хлопнул Боба по спине. — Повезло тебе, а?
Снаружи, на скованной морозом улице, мимо бара в третий раз за день проехали два брата, завернули в переулок, снова выехали на Мейн-стрит и направились прочь от бара, чтобы найти место для парковки и там нюхнуть еще по паре дорожек.
Звали их Эд и Брайан Фицджеральды. Старшего, толстяка Эда, все звали просто Фиц. Тощего как удочка Брайана все звали Брай. Но это если по отдельности, потому что, когда имели в виду обоих братьев, их называли Десяткой — уж очень они походили на цифру 10, если стояли бок о бок.