Слуга, открывший дверь, сообщил, что господ сейчас нет дома, и Джордж ушел обескураженный, не оставив визитной карточки или записки.
Леди Одли вернулась домой через полтора часа, но не со стороны липовой аллеи, а с прямо противоположной. В руках у нее была открытая книга. Она шла, что-то напевая про себя.
Алисия только что закончила верховую прогулку и сейчас стояла в дверях; рядом помахивал хвостом громадный ньюфаундленд.
Пес, не любивший миледи, обнажил зубы и глухо зарычал.
— Отгони прочь это ужасное животное, Алисия! — с раздражением воскликнула леди Одли. — Собака знает, что я боюсь ее, и ведет себя, как ей вздумается. А еще говорят, что псы великодушны и благородны. Какое уж тут благородство! Тихо, Цезарь! Я ненавижу тебя, ты — меня; где-нибудь в темном узком переулке ты бы непременно вцепился мне в горло, не так ли?
Прячась за спиной падчерицы, миледи прошла в дом и напоследок состроила гримасу разозленному животному.
— Кстати, леди Одли, — сказала Алисия, — вы знаете, что в наше отсутствие сюда приходил мистер Толбойз — молодой вдовец, друг Роберта Одли? Он хотел повидаться с сэром Майклом и с вами.
Леди Одли подняла подведенные бровки.
— А я-то думала, он пожалует к нам на обед. Тогда бы нам хватило времени обсудить все, что ему нужно.
Она легко взбежала по широкой лестнице и вошла в свои апартаменты.
Перчатка Джорджа по-прежнему лежала на столице в будуаре.
Леди Одли нервно позвонила в колокольчик.
На пороге появилась Фиби Маркс.
— Унеси отсюда эту дрянь! — резким голосом приказала леди Одли, указывая на перчатку.
Девушка сложила в фартук перчатку и несколько увядших цветов; туда же она бросила клочки бумаги, подобрав их со столика.
— Чем ты занималась все утро? — спросила миледи. — Надеюсь, не теряла времени даром?
— Нет, миледи. Я перешивала голубое платье. Однако на этой половине дома довольно темно, и я забрала его к себе в комнату и работала, сидя у окна.
Девушка произнесла эти слова, выходя из комнаты. В дверях она остановилась и взглянула на леди Одли, ожидая дальнейших приказаний.
В это же самое мгновение леди Одли подняла на нее глаза.
Взгляды женщин встретились.
— Фиби Маркс, — сказала миледи, откидываясь в легком кресле и поигрывая полевыми цветами, лежавшими у нее на коленях, — ты добрая трудолюбивая девушка, и, пока я жива и богата, у тебя никогда не будет недостатка в моей дружбе и двадцати фунтах стерлингов.
Проснувшись, Роберт Одли обнаружил, что рыболовные принадлежности лежат без присмотра на берегу, а рыбак скрылся неизвестно куда. Немало тому подивившись, молодой адвокат, однако, еще долго лежал, потягиваясь и дрыгая руками и ногами, словно желая лишний раз убедиться в их безотказности, и лишь после того, как эти гимнастические упражнения изрядно ему наскучили, рывком поднялся с травы, неторопливо сложил дорожный плед и, забросив его на плечо, поплелся на поиски Джорджа Толбойза.
— Джордж! Эй, Джордж!
Нет ответа.
— Эй, Джордж!
Роберт Одли взглянул на часы и присвистнул: на часах была четверть пятого.
— Эгоист несчастный! — с досадой пробормотал Роберт. — Вечная с ним история: десять раз нужно напомнить, прежде чем он сядет за обеденный стол!
Впрочем, Роберт Одли и сам был не без греха, и как ни голоден он был в ту минуту, хороший аппетит не поборол его природной лени, и, когда он неспешным шагом добрался до гостиницы, часы показывали пять.
Роберт Одли был так уверен, что застанет друга в столовой, что даже застонал, когда пустая комната обнаружила всю тщетность его надежд.
— Хорошенькое дело! — возмутился Роберт Одли. — Обед наверняка давно остыл, а за столом ни души.
— Сэр, — обратился к нему хозяин гостиницы, — здесь для вас и вашего друга приготовили пару чудесных гусей, но они малость подгорели, пока мы их держали на углях, чтобы подать к столу горячими.
— К черту гусей! — с раздражением отозвался Роберт Одли. — Где мистер Толбойз?
— А его тут не было, сэр, с той поры, как вы отправились с ним утром на рыбалку.
— Что? — воскликнул Роберт. — Куда же тогда, черт побери, он мог запропаститься?
Он отодвинул занавеску и выглянул из окна. По широкому шоссе медленно ползла телега, доверху нагруженная сеном; сонные лошади и сонный возница, разморенные послеполуденным солнцем, клевали носом, поминутно роняя головы на грудь, словно их плечи не могли выдержать непомерной тяжести. Запылило стадо овец; возбужденно забегали псы, не давая овцам разбрестись по краям дороги. Вот прошли каменщики, возвращаясь с работы. Лудильщик, пристроившись на обочине, чинил кухонную утварь. Промчался псарь с охотничьей сворой сэра Майкла: баронет назначил обед на семь часов и велел, чтобы собак доставили в поместье именно к этому времени. Много чего можно было увидеть в эту пору из гостиничного окна — не было видно только Джорджа Толбойза.
— Немало чудес перевидал я на своем веку, — сказал Роберт Одли, — но такое… Это уж чересчур!
Хозяин гостиницы пожал плечами. Джентльмен опоздал к обеду; что тут особенного?
— Пойду, поищу его, — сказал Роберт и, взяв шляпу, вышел из комнаты.
Где, однако, его искать? У ручья, где они удили форель, его, конечно, нет. Куда же прикажете идти?
— Извините, забыл вам сообщить, мистер Одли, — сказал хозяин, обращаясь к Роберту, который с растерянным видом топтался у входа в гостиницу, — через пять минут после того, как вы с вашим другом ушли на рыбалку, сюда явился сэр Майкл. Он оставил записку, где просит вас и другого джентльмена пожаловать на обед в Одли-Корт.
— Тогда я не удивлюсь, если выяснится, что Джордж отправился в Одли-Корт с визитом к моему дядюшке. Правда, на Джорджа это не похоже, но вполне возможно, что он поступил именно так.
Было шесть часов, когда Роберт постучал в двери дядюшкиного дома. Он не стал спрашивать ни о ком из домашних, а сразу, без обиняков, спросил слугу о своем друге.
— Мистер Толбойз, — ответил слуга, — был здесь в два часа дня или чуть позже.
— А после этого был?
— Нет, больше он сюда не приходил.
— Вы уверены, что он был здесь именно в два часа?
— Совершенно уверен, сэр. В два часа мы, слуги, садимся обедать, и мне пришлось встать из-за стола, чтобы открыть дверь этому джентльмену.
Поблагодарив слугу, Одли отправился в деревню.
— Куда он мог подеваться? — бормотал Роберт, возвращаясь в гостиницу. — С двух до шести, целых четыре часа — ни слуху, ни духу!
Если бы кто-нибудь сказал мистеру Роберту Одли, что он способен испытать чувство глубокой привязанности к какому бы то ни было живому существу, сей джентльмен, склонный к иронии, граничащей с цинизмом, лишь вскинул бы брови в знак величайшего презрения к столь нелепому суждению. Но пропал друг, и Роберт Одли преобразился так, словно лень никогда не была основополагающей чертой его характера.