Между тем пальчики миледи легко, словно бабочки, порхали над клавишами, и величественный рояль откликался дивной мелодией, напоминавшей о хрустальных ручьях и мириадах пузырьков, что днем и ночью нескончаемой чередой лопаются на водной поверхности…
Роберт Одли вздрогнул: ему вдруг представилось, что друг его, холодный и окоченевший, лежит на дне неглубокого потока и его мертвое лицо обращено к небу, меркнущему в вечерних сумерках.
Отсутствующий взгляд Роберта не ускользнул от внимания леди Одли.
— Вас что-то беспокоит? — спросила она.
— Не что-то, а кто-то: Джордж Толбойз.
Миледи зябко пожала плечами.
— Честное слово, всякий раз, когда вы упоминаете об этом джентльмене, мне становится не по себе. Можно подумать, с ним и вправду случилось нечто чрезвычайное.
— Не дай бог! Но когда я думаю о нем, тоска заполняет мою душу до самых тайных ее уголков!
Так за разговорами прошел вечер, а когда стало еще темнее, сэр Майкл снова попросил леди Одли поиграть им на рояле. Роберт Одли хотел было сесть с нею рядом и помочь, переворачивая нотные листы, но миледи играла по памяти, и галантность молодого джентльмена осталась невостребованной.
Он принес два зажженных канделябра и расставил их так, чтобы было удобно восхитительной музыкантше. Миледи ударила по клавишам, и комнату наполнили звуки печальной бетховенской сонаты. Странный характер был у этой женщины: веселая, живая и жизнерадостная, она любила совсем иные мелодии — тоскливые, унылые, меланхоличные.
Роберт Одли, прислонившись к роялю, разглядывал ее пальчики. На одном сверкает рубиновое сердечко, на другом — изумрудная змейка, на тех — бриллианты. Затем взгляд его скользнул по ее округлым запястьям, и его внимание привлек широкий плоский золотой браслет, надетый на правую руку. Во время быстрого пассажа он чуть сдвинулся, и миледи прервала игру, чтобы поправить украшение, но еще до того, как она сделала это, Роберт Одли заметил, что браслет скрывал синяк, выступивший на нежной коже.
— Вы, кажется, повредили руку, миледи, — сказал Роберт.
Женщина торопливо поправила браслет.
— Повредила? Ну, это уж слишком сильно сказано! Просто у меня такая кожа, синяки появляются на ней от малейшего прикосновения.
Она продолжила игру, но сэр Майкл, встревоженный, поднялся из кресла и, пройдя через всю комнату, подошел к жене.
— В чем дело, Люси? — спросил он. — Как это случилось?
— Господи, ну какие же вы оба глупые! — засмеялась леди Одли. — Устраиваете шум из-за пустяка! Понимаете, я ужасно рассеянная, и несколько дней назад, играя лентой, я обвязала ею руку так туго, что, когда я ее дернула, здесь, на запястье, остался синяк.
«Миледи сущее дитя, — подумал Роберт Одли. — Выдумывает всякие истории, нимало не заботясь о правдоподобии. Кожа только-только начала менять цвет, значит, синяк появился не несколько дней назад, а намного позже».
Сэр Майкл могучей рукой приподнял тонкое запястье.
— Ну-ка поднеси свечи, Роберт, — попросил он.
Нет, здесь был не один синяк, а четыре слабых красных отметины, какие могли оставить четыре пальца сильной руки, которая слишком грубо дотронулась до изящного запястья. Впрочем, узкая лента, затянутая чересчур туго, тоже могла оставить подобный след, и миледи продолжала настаивать на своем, пеняя на собственную рассеянность.
Но Роберт заметил: поперек одной из слабых отметин пролегло чуть более темное пятно, тоже красное: было похоже, что на один из сильных пальцев, так безжалостно погрузившихся в нежную плоть, было надето кольцо.
«Миледи лжет, — подумал Роберт. — Не верю я в историю с лентой».
Он пожелал родственникам доброй ночи и простился с ними в половине одиннадцатого вечера.
— Я уеду отсюда первым же утренним поездом, — сказал он в дверях. — Если Джорджа нет на Фигтри-Корт, поеду в Саутгемптон, а если его нет и там…
— Что тогда? — спросила миледи.
— Тогда, надо полагать, с ним действительно случилось нечто необъяснимое!
В гостиницу Роберт пришел совершенно подавленный.
— Сколько волнений из-за этого дуралея! — проворчал он, запираясь у себя в номере. — Но, как бы там ни было, если завтра его не окажется дома, я перерою весь мир, чтобы найти его!
Для Роберта Одли, человека по природе флегматичного, решительность была скорее исключением, чем правилом, но уж если он на что решался, то шел к намеченной цели с бульдожьим упрямством.
Ум у него был ленивым, и лень мешала ему думать о нескольких вещах одновременно, не останавливаясь ни на чем по существу (манера людей куда более энергичных, чем наш герой), но этот же ум делал его удивительно проницательным в тех случаях, когда что-то привлекало его внимание всерьез, и уж тогда ничто, даже самая малая деталь, не ускользала от Роберта Одли.
Чопорные судьи могли вышучивать его, а преуспевающие адвокаты, упоминая о нем, пожимать плечами, однако несомненно одно: возьмись он хотя бы раз вести в суде какое-нибудь дело, он бы порядком удивил вельмож от юриспруденции, недооценивших его способности.
Роберт Одли вернулся на Фигтри-Корт ранним утром следующего дня.
Канарейки по-прежнему безмятежно заливались в комнатке, служившей спальней Джорджу Толбойзу. В апартаментах царил идеальный порядок — его наводила миссис Мэлони, уборщица Юридических корпораций. Ни сдвинутое кресло, ни откинутая крышка ящика для сигар — ничто не говорило здесь о присутствии Джорджа Толбойза.
Роберт внимательно осмотрел каминные доски и столы. Надежда уже стала покидать его. Быть может, Джордж где-нибудь оставил письмо или записку?
«Он вполне мог приехать сюда вчера вечером, а уехать в Саутгемптон сегодня рано утром, — подумал Роберт. — Миссис Мэлони прибралась здесь, вероятно, уже после его отъезда».
— Миссис Мэлони!
— Слушаю, сэр, — отозвалась женщина, появляясь в дверях.
— Мистер Толбойз ночевал здесь минувшей ночью?
— Нет, сэр. Я пришла в шесть утра; здесь никого не было. А что, с бедным джентльменом что-то случилось?
— Да как сказать, миссис Мэлони… Мы расстались с ним вчера в два часа дня, и с тех пор о нем ни слуху ни духу.
Миссис Мэлони начала было рассказывать Роберту жалостную историю о том, как ее покойный муж, машинист, будучи в отличном настроении после отличного обеда, окончил путь земной под колесами паровоза, но Роберт, не дослушав историю честной ирландки, торопливо надел шляпу и вышел из дому.
В Саутгемптон он приехал вечером и быстро нашел бедный квартал, где проживал тесть Джорджа. Подходя к дому, он еще с улицы заметил маленького Джорджи, игравшего у открытого окна гостиной.