— Ума не приложу, Люси, — сказал сэр Майкл, растерянно покачав головой. — Просто ума не приложу. Как бы там ни было, я хочу взглянуть на Роберта собственными глазами. Повторяю, я слишком хорошо знаю племянника, чтобы ошибиться в нем. И еще: неужели тебя всерьез могли напугать глупые речи Роберта? На тебя это не похоже.
Миледи жалобно вздохнула.
— Ты меня явно переоцениваешь, дорогой. Я ведь всего лишь слабая женщина, и я до сих пор не могу прийти в себя от глупостей твоего племянника. Новая встреча с ним свыше моих сил.
— Не беспокойся, дорогая, больше ты с ним никогда не встретишься. Об этом я позабочусь.
— Но ведь ты только что сказал, что хочешь видеть его у нас, — чуть слышно промолвила леди Одли.
— Нет, моя девочка, если его присутствие угнетает тебя, этому не бывать. Боже, Люси, и ты могла хоть на минуту подумать о том, что у меня есть иные помыслы, кроме желания сделать тебя счастливой! Что касается Роберта… Проконсультируюсь с каким-нибудь лондонским врачом: хочу знать, так ли все плохо, как тебе кажется.
— Мне ничего не кажется, милый. Роберт считает, что я причастна к исчезновению мистера Толбойза. Как прикажешь это понимать?
— Час от часу не легче! Если это так, то, выражаясь языком простонародья, у него действительно не все дома.
— Боюсь, я тебя огорчила, дорогой, — тихо промолвила леди Одли.
— Да, очень. Но ты поступила совершенно правильно, рассказав мне все как есть. Сейчас мне нужно подумать и решить, что предпринять.
Миледи поднялась со скамеечки. Пламя в камине еле теплилось. Миледи поцеловала широкий лоб мужа.
— Ты так добр ко мне, — прошептала она. — Если кто-то вздумает настроить тебя против меня, ты ведь не станешь прислушиваться к чужим наветам, правда?
— Настроить меня против тебя?
— Да, милый. Ведь сумасшедших на свете и без твоего племянника хватает — а сколько таких, что спят и видят, как бы навредить мне…
— Пусть лучше не пытаются, иначе им придется иметь дело со мной!
Леди Одли засмеялась и громко захлопала в ладоши.
— Спасибо, дорогой, — нежно обняв мужа, сказала она. — Сегодня я лишний раз убедилась в том, как сильно ты меня любишь. Однако уже начало восьмого. Миссис Монтфорд пригласила меня к обеду, и нужно будет послать к ней кого-нибудь из слуг с запиской, извиниться и предупредить, что я не смогу к ней приехать. Увы, Роберт Одли совершенно выбил меня из колеи. Я останусь дома и поухаживаю за тобой. А ты сегодня ляжешь рано — очень рано, не так ли, милый? — и очень-очень постараешься выздороветь.
— Хорошо, дорогая.
Миледи выпорхнула из комнаты и побежала отдать распоряжения. Закрывая за собой двери библиотеки, она чуть задержалась на пороге и, положив руку на грудь, почувствовала, как часто и тревожно бьется ее сердце.
«Ну и напугали же вы меня, мистер Роберт Одли, — подумала она. — Погодите, придет время — а оно не за горами — и вы еще горько раскаетесь за сегодняшний разговор в липовой аллее!».
Прошло уже два месяца, как в Одли-Корт отпраздновали веселое Рождество, но пропасть, которая пролегла между леди Одли и ее падчерицей, не стала уже. То была не открытая война, но вооруженный нейтралитет, который то и дело нарушали мелкие стычки и короткие словесные перепалки, и, надо сказать, миледи была слишком сильным противником, чтобы Алисия могла всерьез рассчитывать на победу. Всякий раз, когда гроздья гнева наливались ядовитым соком, миледи, чарующе улыбаясь, уходила от ответа и на выходки падчерицы отвечала легким серебристым смехом. Будь миледи более уступчивой и займи она более жесткую позицию, взаимная неприязнь, излившись в одном грандиозном скандале, — как знать? — могла бы привести к примирению и согласию. Но Люси Одли не начинала военных действий. Храня нелюбовь к падчерице в тайниках души, она тратила ее постепенно, как будто снимала процент с отложенной суммы, пока трещина между ними, разрастаясь день ото дня, не превратилась в бездну, которую уже не смог бы перелететь ни один голубь, несущий оливковую ветвь.
Где нет откровенной войны, там нет и откровенного мира, и, прежде чем будет подписан мирный договор и начнутся энергичные рукопожатия, пушки с обеих сторон должны наговориться вволю. Я думаю, союз между Францией и Англией так крепок именно потому, что нас роднят победы, которые мы одержали, и поражения, которые мы потерпели в борьбе друг с другом. Мы наставили друг другу так много шишек и синяков, что вечный мир между нами — дело верное и обеспеченное.
В Одли-Корт было множество комнат, и мачеха с падчерицей, лелея взаимную неприязнь, располагали всеми удобствами, какие им мог предоставить старинный особняк. У миледи, как мы знаем, были собственные роскошные апартаменты; Алисия занимала несколько комнат на другой половине большого дома. У нее была любимая лошадь, любимая собака, рисовальные принадлежности, и она в общем и целом была счастлива. Впрочем, о полном счастье говорить не приходилось: натянутые отношения с мачехой сделали его невозможным. Отец изменился, — ее дорогой отец, которым она вертела, как хотела, пользуясь безграничной властью избалованного ребенка, изменился, найдя себе другую владычицу и присягнув на верность новой династии. Алисия видела, как тянет его к иному берегу, и наступил день, когда он, пристав к нему, взглянул оттуда отчужденным взглядом на единственного своего ребенка.
Алисия поняла, что для нее все потеряно. Улыбки миледи, слова миледи, колдовская грация миледи сделали свое дело. Кому могла пожаловаться Алисия, кому могла поверить свою печаль? Кузену Роберту? Нет уж, скорее псу Цезарю, который не понимал ничегошеньки, но зато всякий раз, скаля зубы и махая хвостом, как мог изъявлял ей свое сочувствие!
В тот мрачный мартовский вечер, уступив настояниям очаровательной сиделки, сэр Майкл лег в постель чуть позже девяти. Упали темно-зеленые бархатные гардины, вокруг массивного ложа сомкнулись темно-зеленые занавеси. В огромном камине ярко вспыхнул огонь. Настольную лампу зажгли и поставили поближе к изголовью, и миледи собственноручно принесла больному солидную стопу журналов и газет.
Леди Одли посидела у постели супруга минут десять, затем, поправив абажур настольной лампы, встала и сказала:
— Я пойду, дорогой. Чем раньше ты уснешь, тем лучше. Двери между комнатами я оставлю открытыми, и, если я тебе понадоблюсь, позови, я услышу.
С этими словами она покинула спальню сэра Майкла и, пройдя через гардеробную, вошла к себе в будуар.
В этой комнате все свидетельствовало о женской изысканности. Фортепиано было открыто; на нем в беспорядке лежали отдельные листы с нотами и нотные альбомы в роскошных переплетах. У окна стоял мольберт; акварельный этюд говорил о том, что художническим талантом миледи также не была обделена. Кружевные и кисейные вышивки миледи, ее шелка, переливавшиеся всеми цветами радуги, ее меха, игравшие самыми нежными оттенками, — все это кружило голову, наполняя комнату мерцающим блеском, а зеркала, расставленные по углам и противоположным сторонам комнаты, множили ее образ, отражая то, что составляло самое большое сокровище апартаментов.