Впрочем, он не знал, как складывались бы его отношения с бабушкой, ежели б таковая у него была. Обе бабушки и оба дедушки умерли, кто до Костиного рождения, кто когда он был совсем маленьким, так уж получилось. Так что осуждать Милу он поостерегся, неизвестно еще, как бы он сам вел себя в такой же ситуации. Но все равно ему было отчего-то неприятно.
- А тебе самой хорошо в такой семье? - спросил он.
- Отлично, - фыркнула Мила. - Я не понимаю, чего ты хочешь-то? Что ты собираешься от меня услышать?
Что я страдаю без родительского внимания? Так ни капельки Чем меньше они ко мне лезут, тем мне лучше.
Или ты думаешь, что я прямо извелась вся от горя, потому что папаня трахает молоденьких красоточек, а маман устраивает свою личную жизнь доступными ей средствами? Не извелась, как видишь.
- И не боишься, что они разведутся? - не поверил Костя.
- Да как тебе сказать… Пожалуй, что и не боюсь. Для меня-то что изменится? Папаня без средств не оставит, он во мне души не чает, так что после развода вообще купюрами по горло засыплет Под это дело я еще и свободу себе выторговать попробую, чтобы с маман не оставаться, пусть квартиру мне купит. Буду сама себе хозяйкой, тогда и бабка мне указывать не сможет, с кем встречаться, а кого отваживать.
- Тебя послушать, так выходит, что ты предков своих и не любишь совсем, - заметил он.
Мила мгновенно погрустнела и так резко повернула направо, в переулок, что чуть не подрезала идущий по соседней полосе "Фольксваген".
- Я бы очень хотела их любить, - негромко произнесла она, - но у меня как-то не получается. Понимаешь, принято считать, что любимое чадо - это чадо, у которого все есть. То есть для него родители стараются, в лепешку разбиваются, чтобы у ребенка было все, что нужно. Когда денег в семье мало, тогда ребенку стараются внимания побольше уделить, тепла, заботы. А когда денег навалом, так проще дорогие игрушки покупать и модные тряпки. Дитя довольно? Довольно. Что и требовалось доказать. Дитя-то глупое, оно же не понимает, что радость от игрушки или от модных штанов - не то же самое, что радость от совместно проведенного дня с походом в парк культуры или в театр. Радость - она и есть радость, и многие родители на это покупаются. Когда я совсем маленькой была, еще при советской власти, денег было немного, как у всех, и у меня не было каких-то невероятных зашибенных кукол или игрушек, зато я хорошо помню, как мы с родителями и с бабушкой, все вместе, ходили в Театр Образцова и в цирк. А летом на целый день в Парк Горького заваливались, аттракционы всякие, мороженое, газировка, обеды на свежем воздухе. Все вместе, понимаешь, Костик? И как потом я это месяцами вспоминала, картинки рисовала, в детском садике подружкам рассказывала. А когда я пошла в школу, уже начались деньги. Мама перестала работать, бабка светской львицей заделалась, все просто обалдели от этих денег.
Про папаню и речи нет, он зарабатывал, ему не до меня было. И как-то так получилось, что любить меня стало означать заваливать меня подарками и всем тем, что можно купить. Я как дура радовалась, что лучше всех в классе одета, что у меня самые клевые кассеты и самый крутой видик, что у меня всегда есть карманные деньги и я могу девчонок чем угодно угостить, даже дорогими сигаретами. А теперь понимаю, что не надо было на этот крючок попадаться, надо мне было на все эти подарки кислую мину корчить, а радоваться только тогда, когда мы вместе куда-то ходили или что-то делали, да хоть бы просто книжку вслух читали, но задним-то умом, сам знаешь, мы все крепки. Откупаться всегда легче, чем душу Вкладывать.
Костя слушал ее и вспоминал собственное детство, свое и Вадькино. Да, в нем было все то, чего так недоставало Миле и о чем она сейчас горюет. Отец и мама не жалели для сыновей ни времени, ни душевных сил, и были не только совместно проведенные выходные с театрами и аттракционами, но и долгие, полные приключений походы с рюкзаками и палатками, рыбалкой и ухой из котелка, и поездки в другие города, экскурсии, и многое, многое другое, что так объединяет родителей и детей. Все это было, пока отец не остался без работы.
Тогда из веселого, сильного и уверенного в себе человека, боготворимого сыновьями и обожаемого женой, он постепенно превратился в вечно всем недовольного брюзгу, брызжущего ненавистью ко всем, чей достаток превышал его собственный. И семья стала разваливаться. Потому что на место любви и взаимной поддержки пришли неприязнь и необходимость "считаться и терпеть". И вот теперь появилось что-то похожее на ту, прежнюю семью…
Можно ли пренебречь этим, разрушить непослушанием и явным протестом? Наверное, можно. Но мама, она ведь так радуется, что отец воспрял духом… Пусть отец сто, тысячу, миллион раз не прав, но ради мамы Костя готов потерпеть еще.
- Прости, Милка, я, наверное, все-таки не смогу пойти с тобой на день рождения.
- Почему? - холодно спросила она, так холодно, словно не она только что, минуту назад с горечью говорила о своей семье.
- Потому что у меня семья не такая, как у тебя.
- Какая это не такая?
- Понимаешь… У нас несчастье, у нас Вадька очень сильно болеет, и мы вокруг этого несчастья как бы сплотились, что ли… Я не знаю, как это объяснить… Мы должны друг друга поддерживать, быть вместе каждую минуту, свободную от работы или учебы, понимаешь? Если я пойду веселиться и праздновать, а родители останутся дома одни со своим горем, это получится как будто предательство. Понимаешь?
- Понимаю, - ответила она уже не так холодно. - Но это ведь не может длиться вечно. Люди не могут и не должны отказывать себе в радости, если кто-то один в семье болеет, это тоже не правильно. Когда случается беда - это шок, и тогда действительно все вместе, плечо к плечу. Но беда является бедой только в первое время, потом она превращается в элемент жизни, в ее неотъемлемую часть, к которой привыкают и не позволяют ей лишать себя нормальных радостей. Сколько времени болеет твой брат?
- С октября.
- А сейчас апрель заканчивается. Семь месяцев, - констатировала Мила. - За семь месяцев можно привыкнуть к любой беде настолько, чтобы не нуждаться в постоянной ежедневной поддержке. Ты не согласен?
В глубине души Костя был, разумеется, согласен. Но вслух сказать этого не мог, потому что придуманная им версия была единственным оправданием невозможности проводить с Милой не только дни, но и вечера. Или рассказать ей всю правду, или настаивать на своем.
- Это тебе только так кажется, - сурово произнес он. - В твоей семье, может, и за месяц привыкли бы, а в моей все по-другому. Мы все очень любим друг друга.
Тебе этого не понять.
Он бил по больному месту, но для него важнее всего было сейчас оправдаться, любым способом, любыми средствами, но оправдаться.