Сбивчивый рассказ начальника о событиях той страшной ночи визитер выслушал тем не менее очень внимательно. Со слов больного выходило, что к нему домой под утро пришла сама графиня Сперанская – в черном атласном платье. Она сказала, что готова отдать ему все свои фамильные драгоценности в обмен на клятву никогда не трогать церковь на кладбище.
– Нарушишь клятву, – сказала она, – и ты, и дети твои прокляты будут! – И старуха протянула начальнику карту, на которой было обозначено место, где якобы сокрыты сокровища.
Товарищ в кожаном пальто вышел из больницы и сочувственно бросил ожидавшим его у входа:
– Безнадежен…
Через пять дней к месту, обозначенному на карте, приехала машина. Полдюжины красноармейцев вгрызались лопатами в мерзлую землю. Не прошло и часа, как на свет извлекли ящик. Вскрыли и замерли: старухины драгоценности! Чудеса, да и только!
Сокровища отправили в Москву – по описи. Там сверили каждую сережку, каждую цепочку со списком фамильных ценностей Сперанских, составленным когда-то семейным ювелиром. Быстро выяснили, что отсутствует старинная брошь с бриллиантами. В Лобнинске повыдергивали на допросы всех, кто выкапывал ящик. Троих арестовали. Каждый из них по отдельности признался, что это он похитил драгоценность. Но успели расстрелять только одного, когда неожиданно выяснилось, что старую графиню хоронили с этой брошью. Она была приколота под воротничком черного атласного платья, в котором старуху положили в гроб. На этом дело закрыли, и с тех пор о графине и ее сокровищах никто не вспоминал.
Церковь разорили, а на кладбище возвели трехметровый монумент Клары Цеткин.
Не вспоминали больше и о бывшем начальнике ГПУ. Он провел шесть лет в психиатрической лечебнице, был выписан как «пошедший на поправку», а на второй день скоропостижно скончался от инфаркта дома, в старом дубовом комоде.
Однако спустя семь десятков лет его правнук заставил лобнинцев вспомнить и о тех давних мистических событиях, и о сокровищах графини Сперанской.
Потомок полоумного гэпэушника в начале девяностых стал вице-мэром Лобнинска. Он делал прямо противоположное тому, за что боролся его прадед, – осуществлял приватизацию государственной собственности. К концу девяностых он уже кроил и распределял городскую землю под «пятна застройки» (термин, напугавший тогда профессора Лобника). Должность обязывала его ходить под тучей уголовных статей, и он готовился к отбытию в США, не дожидаясь, пока завистники и конкуренты прольют на него эту тучу грозовым ливнем.
За несколько дней до отбытия, ночью, в дверь его квартиры позвонили.
– Кто там? – хрипло спросил сонный правнук. – Кого черти носят?
– Кого носят – тот в доме, а не снаружи! Отвори!
На следующее утро вице-мэра обнаружили в массивном платяном шкафу. Он был бледен, как шелковая пижама, дрожал и бормотал, захлебываясь слюнями:
– Графиня! Она приходила ко мне! Я выталкивал ее обратно, но она сильная! Я толкал ее в грудь, а она как каменная! Она сказала мне: «Верни наворованное у людей!»
Через три часа, в полдень, правнук начальника ГПУ умер в городской клинике сердечной хирургии. Когда наконец разжали его окостеневшую ладонь, то обнаружили в ней брошь невиданной красоты с куском черной атласной материи.
Об этом происшествии наперебой рассказывали все лобнинские газеты, перемежая повествование жуткими экскурсами в историю семидесятилетней давности. Первые полосы изданий чернели заголовками: «СТАРУХА БАСКЕРВИЛЕЙ», «ВИЦЕ-МЭР РАСПЛАТИЛСЯ ЗА ПРАДЕДА», «ПОСЛЕДНИЙ ИЗ ПРОКЛЯТОГО ГРАФИНЕЙ РОДА».
Лобнинцы читали и качали головами:
– Обычная бандитская разборка. Морочат голову мистикой всякой.
– Ох, не скажите. Про спятившего гэпэушника и про сокровища мы еще в детстве слышали…
– А вы верите всему услышанному?
– После того что случилось, приходится верить в невероятное!
– Тебе придется поверить в невероятное! – отчетливо прозвучало в ушах у Федора, и он сбавил ход, прислушиваясь.
Но гнетущую тишину старого лобнинского кладбища нарушало только мягкое шуршание колес и глухое позвякивание инструмента на багажнике.
Метров через сто Лосев спешился, оставил велосипед возле угрюмой туи, взвалил на плечо свой брезентовый сверток и углубился в мрачное сплетение надгробий и крестов. Он осторожно ступал среди могил, время от времени останавливался и, подсвечивая себе карманным фонариком, сверялся с бумажкой, которую зажимал между мизинцем и безымянным пальцем руки. Федор что-то шептал, напряженно всматривался в темноту и продолжал двигаться в глубь погоста.
Через некоторое время он убедился, что, хотя на кладбище не было ни единого фонаря, вся окрестность фосфоресцировала жутким холодным свечением. Земля словно возвращала в сырую безмятежность воздуха тяжелый, подслеповатый свет, впитанный за день.
Федор все-таки заблудился. Он несколько раз возвращался, сворачивал в другую сторону, опять шел вдоль частокола надгробий, согнувшись и всматриваясь в имена. Наконец свет фонарика шершаво скользнул по плите и выхватил из темноты фамилию «Камолов».
Федор остановился перед небольшим надгробием, возведенным здесь заботливой и скорбящей рукой Вассы Федоровны, и сбросил на землю инструмент. Неровный желтоватый круг света прилип к знакомому, чуть насмешливому лицу. Виктор смотрел с мраморной плиты прямо в глаза Федору, и тому показалось, что черные губы дрогнули в презрительной улыбке: «Пришел?»
Федор замер: то ли фонарик дрогнул в его руке, то ли в самом деле Камолов шевельнулся на черном гладком надгробии, и Лосев услышал странный шорох за могилой. Он напряженно прислушался. Но больше ничто не нарушало зловещую тяжелую тишину. Федор медленно присел и стал осторожно нащупывать брезентовый сверток у себя под ногами. Вдруг шорох повторился. На этот раз – с пугающей отчетливостью. Лосев резко перевел свет фонаря вправо и вздрогнул: ему почудилось, что умирающий желтый луч выхватил из темноты другое лицо. С бакенбардами и безобразными линзами вместо глаз. Но лицо мгновенно растворилось в вязкой черноте, а вместо него в свете нечетко и угловато вздрогнули края ближайших надгробий.
– Кто здесь?! – Федор вскинул лопату, как штык, и отступил на полшага.
Вязкий могильный холод ударил в лицо, отраженный звуком его голоса.
– Не бойтесь, прошу вас, – услышал Лосев из темноты, и на крохотное пятно земли перед плитой выступил человек. Он загораживал лицо от света фонаря, но Федор разглядел в нем того самого типа с продолговатым лицом, которого он упустил в парке и которого потом узнал на фотографии рядом с Камоловым. – Я знал, что вы придете сюда, – сказал человек, продолжая отворачиваться от света. – Я правильно просчитал ваши действия, Федор.
– Кто вы? – спросил Лосев, не опуская лопаты. – Откуда вы знаете мое имя и почему следите за моей невестой? Говорите коротко и правду, потому что еще мгновение, и я размозжу вам голову!