– Нет, надо идти. Ты вообще видишь, что творится?
– Черт-те что, – честно сказала Дженни. – Причем довольно давно, с августа месяца.
– Сейчас май. А уходили мы к леднику накануне Рождества. Мы провели у этого чудовища почти пять месяцев, а не пять дней.
– В сказках такое бывает…
– А в сказках объявляют в национальный розыск? Тебе-то что, ты и так в бегах, а меня, наверное, уже пол-Норвегии ищет. Надо объявиться. Еще и историю какую-нибудь придумать придется…
У Дженни возникло странное чувство. Арвет планировал свою жизнь дальше, как будто ничего не произошло – ни Смора с его удивительными пещерами, ни их совместных приключений, ни даже ее самой. Как будто она уже прошедший эпизод в его жизни. Это поначалу не укладывалось в голове Дженни. А потом она поразмыслила и… крепко ему позавидовала. Если бы она могла вот так же – раз, и заслониться от того, о чем не хочешь думать, забыть и продолжать жить своей прежней жизнью!
Арвет почувствовал ее настроение, замолчал, и они шли в тишине, спускаясь в долину. Ее неяркая северная красота открывалась Дженни. Она здоровалась с седыми мхами, облепившими влажные валуны, с ручьями, полными не воды, а будто стеклянного текучего воздуха, с лесками из кривых серых сосен и низеньких березок, меж стволами которых все еще таились залежины рыхлого серого снега. Юркие птички, чьих имен она не знала, сновали меж ветвей, она улыбалась каждой из них, и внутри вспыхивало озарение – пуночка, подорожник, варакушка, гаичка, кукша… И Дженни слышала и соглашалась с простой истиной – жизнь течет и не останавливается, и Арвет просто следует ее зову. Он не стоит на месте, он не закрывает глаза и не прячется от правды, он просто пытается жить с новым знанием и опытом. И вот на это на самом деле нужно мужество – честно жить дальше.
А потом они вышли на лесную поляну. Деревья и редкий подлесок разошлись в стороны, будто прибранные чьими-то предусмотрительными руками, и Дженни увидела избушку северной колдуньи – точно такую, какую рисуют в детских сказках, из узеньких серых бревен, с крышей из коры, жердей и земли, заросшую мхом и травой. Избушка, как гнездо диковинной птицы, расселась на огромных пнях, голых и сухих, чьи корни глубоко вошли в землю.
Под коньком крыши висел иссохший лосиный череп. Дверь избушки была распахнута, от нее вниз спускалась кривая лесенка из бревнышек. На порожке сидела высохшая маленькая старушка. Одета она была в коричневое платье с длинными рукавами, поверх которого пластами нарастали бесконечные юбки разнообразных оттенков – от черного до светло-синего. Довершала наряд зеленая жилетка с воротником, к которому крепились нагрудные пряжки из позеленевшей бронзы, и вязаная шапка с длинными ушами. Из-под шапки на грудь старухи спускались две седые косицы. Саамка легкомысленно болтала ногами в воздухе и курила трубку с длинным чубуком. Рядом с ней на ступеньках грелся старый ворон с облезлыми перьями.
– Здравствуй, Дженнифер, – сказала старуха, когда Арвет с Дженни выломились на поляну, как два заплутавших лосенка. – Долго ты добиралась.
– Что это? – Арвет воззрился на кипу одежды, которая шлепнулась ему на колени.
– Переоденься. – Тон бабушки не допускал возражений. – В твоих обносках я тебя в дом не пущу.
Арвет оглядел свою новенькую, лишь слегка потрепанную в горах куртку с «гортексовской» мембраной, отличные лыжные штаны, перчатки, полужесткие горные ботинки, дышащие и водонепроницаемые. И бабушка предлагает взамен хлам, которому сто лет вчера исполнилось?
– Я, может, не очень и к тебе в дом хочу… – обиженно начал он, но Элва уже ушла. Под мышкой она несла вторую кипу одежды и направлялась к сауне, где в этот момент отогревалась Дженни.
Конечно, Арвет не слишком рассчитывал на теплую семейную встречу – у них в семье вообще с этим туговато, но хотя бы «здравствуй, Арвет, давно не заглядывал» можно было сказать? Дженни, видите ли, она ждала, а родного внука хоть под лед пускай!
Большая лайка выбежала из подлеска и кинулась к нему. Ее скрученный в баранку хвост мотался из стороны в сторону.
– Бирки! – Арвет потрепал пса по плотной холке. Бирки был уже немолод, но все еще широк в груди и твердо стоял на лапах. Арвет заглянул в синие глаза и обнял собаку.
– Хоть кто-то мне рад, – пробурчал он и фыркнул, когда лайка махнула по лицу влажным языком. – Отстань, Бирки, хватит… Перестань!
Пес вцепился зубами в рукав куртки и тянул. Арвет покосился на сауну: бревенчатый сруб, обшитый доской и засыпанный торфом до самого верха. Из отверстия в покатой крыше курился дымок, и доносился голос. Дженни что-то напевала.
«А ведь боялась заходить, – мрачно подумал Арвет. – Вопила, что мы хотим ее живьем похоронить. Колдунья, называется…»
Он отошел от сауны подальше в лес. Арвет и сам не понимал, чего ему хочется – то ли бежать со всех ног от бабушки, которая смотрит на него, как росомаха на кусок мяса, то ли оставаться рядом с Дженни со всеми ее причудами. Но точно он был уверен, чего ему не хочется. Ему не хотелось снимать свою одежду и надевать это старье. Выбора не было. Стоять в одних трусах в северном лесу даже в мае было зябко.
Он вздохнул и нырнул в лии-ва – длинную белую рубаху, затем натянул вязаные шерстяные рейтузы, поверх них бук-са – узкие, обтягивающие штаны из оленьей кожи, и с трудом натянул габмагаки — жесткие мокасины из оленьей кожи, с загнутым концом, не пропускающие и капли воды. Влез в тяжелую кожаную куртку гак-те — яркую, синюю. По#769; низу куртка была окаймлена желто-красной лентой, эта кайма обвивала запястья и воротник. Саам затянул туже широкий, тоже синий пояс с массивными металлическими дисками. Последняя деталь, которая добила юношу – о да, про это бабушка не могла забыть! – это шапка «четырех ветров». Сшитая из темно-синей ткани, она имела четыре острых конца, которые расходились по углам квадрата, на четыре стороны света. В середине шапки багровел небольшой помпон.
«Хорошо, хоть трусы и термоноски при мне», – Арвет нахлобучил шапку, сунул свой нож – фамильный буи-ко за пояс и окончательно почувствовал себя ряженым дурачком, который зарабатывает на хлеб, развлекая туристов.
Стоило ему немного походить, согреть старинную одежду теплом тела, как она задышала, и Арвет забыл о том, что на нем надето. Он чувствовал себя в весеннем лесу, как в своем доме, уютном и родном. И куртка уже не висела мешком, а сидела как влитая, и мокасины не казались деревянными колодками. Кому бы ни принадлежала эта одежда, он был точно такого же сложения и роста, что и Арвет.
Больше всего ему хотелось подумать в тишине и одиночестве. То, что могла делать Дженни, то место, где они оказались, это создание… Смор, все это было решительно невозможно. Такого не бывает. Но это есть и он все видел своими глазами.
«В Средние века это назвали бы бесовским наваждением, – подумал Артвет. – А сейчас? Если существуют чаклинги и великаны, значит, есть и прочие духи. Бабушка права, а я над ней смеялся».