Наконец, судя по запахам, Йонард попал в коридор, ведущий в помещения кухни. Вышел, что называется, на верную дорогу. Где кухня, там обычно и кладовые с пряностями, иногда – очень дорогими пряностями. А где большие деньги, там и соблазн. Если что-то и могло найтись, то только здесь. Света в этом коридоре было еще меньше, чем во всех остальных. Вдоль стен угадывались двери кладовых. Йонард добросовестно толкал каждую, чтобы снова и снова убедиться, что кладовая надежно заперта. Свернув в очередной раз, Йонард неожиданно оказался в полной темноте – должно быть, факел потух. С разгону он сделал пару шагов, потом остановился и вытянул руки. Пальцы ощутили пустоту. Медленно и осторожно Берг сделал шаг вперед, ощупывая пол ступней. Потом еще один. Правая рука коснулась стены. То ли коридор в этом месте сужался, то ли он в темноте свернул. Йонард двинулся в сторону. Левая рука коснулась чего-то теплого и вроде бы матерчатого и быстро отдернулась. Ничего не произошло. Йонард снова протянул руку. «Что-то» было на месте. Германец нащупал мягкую округлость, покрытую, похоже, тонкой шерстяной материей. «Это» было не стеной, не старой кошмой, не большим глиняным горшком, покрытым одеялом… Все еще ничего не понимая, Йонард протянул вторую руку и нашарил странный столбик, а на нем что-то вроде горшочка. И все это теплое и такое на ощупь знакомое. Где-то на уровне большого и указательного пальца ощущалось легкое движение воздуха. И тут палец коснулся гладкой теплой кожи. Кожи!!!
Озарение запоздало. Железная рука, возникшая из тьмы со скоростью мысли, нанесла короткий и точный удар в шею. Йонард не знал, потемнело ли у него в глазах… может, и темнело, но на общем фоне разница как-то не ощущалась. От ушей тоже пользы было чуть, да и вреда не больше. Впервые в жизни пришлось терять сознание в полной темноте и тишине. Он сложился пополам и осел на каменный пол, как мешок, уроненный неловким рабом. И остался лежать.
Когда Берг вернулся к началу своего пути, приятель его все еще сладко спал, а окно уже золотил рассвет. Такой крепкий сон заслуживал отдельного внимания. Похоже, сладкое коринфское вино было тут не при чем. Йонард-то почти не пил. Одного-двух глотков было явно недостаточно, чтобы свались с ног крепкого мужчину, какой бы пакости туда не подмешали. Видимо, не полагаясь на случай, неизвестный подстраховался и намешал снотворное еще и в соус, чтоб уж наверняка. Но кому и зачем могло понадобиться устранить на всю ночь именно Ритула?
Что ж, еще одна странность. Какая по счету?
Для верности германец присел к столу, обмакнул палец в вино и на светлой столешнице начертил косой крест: пропажа жены правителя – раз. Второй крест лег на стол рядом с первым: исчезновение мертвой собаки – два. Пропажа китайца – три, сонный порошок в вине – четыре. Пятый крест обозначил происшествие в коридоре, ведущем в кухню. Странный черный парень, едва не превративший видавшего виды легионера в блюдо «мясо, хорошо отбитое, с доспехами» заслуживал самых серьезных раздумий. Знавал он одного такого умельца, который с пеной у рта утверждал, что не воин, Будда запрещает кровопролитие, и вообще он возлюбил все живое как кровную родню… и при этом, Йонард сам был тому свидетелем, однажды раскатал десяток вооруженных до зубов хорасанских воинов, словно кегли. И даже не вспотел. В том, как черный срубил ему дыхание, было что-то до боли знакомое, Берг едва не выжал скупую мужскую слезу на столешницу, изрисованную крестами. Он мог бы поклясться, что в темноте коридора ему повстречался Дзигоро. Если бы не одно обстоятельство – уже больше года маленький желтокожий мудрец и путешественник, философ и прирожденный лекарь, мастер боя без оружия и лучший друг германца покоился в сердце пустыни, окружавшей мерзкий городок Хорасан. Он заплатил своей жизнью за давнюю ошибку: возомнив себя учителем, молодой Дзигоро взял на воспитание мальчика, честно поделился с ним всеми своими умениями, а вот мудрости и доброты своей передать не смог. И получился из мальчика черный маг, задумавший уничтожить целый город со всеми жителями, включая убеленных сединами праведников и безгрешных младенцев. Правда, всякого дерьма человеческого в этом городке тоже хватало… Но Дзигоро решил, что капля добра стоит всей реки его жизни.
Впрочем, Дзигоро ни разу не пожалел о своем поступке – Берг знал это доподлинно. Маленький китаец не поленился явиться к нему в виде призрака… но это была уже совсем отдельная история. Нынешний черный человек хоть и напомнил Йонарду друга, но и напугал изрядно. Было в нем нечто странное… пожалуй, что и нечеловеческое. Тому, что Йонард ничего не слышал и не видел, пока не взял воина тьмы за плечо, германец не удивлялся. При нужде он и сам мог не только сохранять полную неподвижность, но и красться бесшумней кошки. Но, во имя всех богов, почему Йонард ничего не почуял?!! Ноздри германца не уловили запаха пота, вина, лука, оружейного масла – ничего из того, чем мог пахнуть нормальный живой человек из плоти и крови. Черный демон не пах ни чем! И это навевало очень неприятные подозрения. Берг терпеть не мог магии, колдовства и прочих «игр разума», и настолько, что сейчас был готов плюнуть на обет и как следует напиться.
Вместо этого он крепко выругался, не забыв в числе прочих помянуть и китайских богов и демонов, рукавом стер со стола кресты и сделал попытку разбудить Ритула.
Пахло сыростью, застарелым потом и еще чем-то – не таким определенным, но настораживающим. Запах был не то чтобы неприятным, но каким-то тревожащим… отчего-то он вызывал брезгливость. Человек с обостренным восприятием сказал бы, что пахнет дурной смертью. Именно так, смесью грязи и страха пахли постоянные посетители этой таверны, апатичные люди, часами терпеливо ждущие, когда, наконец, дрогнет полосатая занавеска и выйдет опрятный красивый грек по имени Каллистос, и начнет раздавать страждущим сладкие сны наяву, блаженное забвение боли, легкое и приятное путешествие в страну вечного лета… Да благословят боги Каллистоса, друга всех несчастных и обездоленных, а также пусть благословят они всех, кто выращивает мак, срезает коробочки и специальными кривыми ножами собирает волшебный сок, из которого потом делают еще более ценный опий. Жаль только, что в страну вечного лета нельзя уйти сразу и навсегда. «Золотая» чаша, мечта присутствующих, когда уже не нужно будет мерзнуть на улице, думать о куске хлеба, опасаться «охотника», того, кто зарабатывает на жизнь, возвращая беглых рабов обратно в домашний тартар. «Золотая» чаша – вожделенное освобождение от тяжкой ноши жизни…
В ожидании блаженного мига здесь прозябали люди, которых мог нанять каждый желающий. Иногда он выбирал сам, иногда Каллистос указывал на самого, на его взгляд, надежного. Временный хозяин входил в узкие двери, не глядя по сторонам, отдергивал занавеску и кидал пару слов и не слишком увесистый кошелек прекраснолицему греку. Тот молниеносно прятал деньги, легкой тенью проскальзывал между ожидающими и, остановившись на миг около одного из них, клал сухую руку на его плечо. Это означало, что счастливца наняли и проблем с оплатой очередной чаши забвения у него не будет.
Наняли для чего? Чаще всего для того, чтобы затянуть шнурок на чьей-нибудь шее. Платой за «работу», которую, по совести, и работой-то назвать было нельзя, так, легкой прогулкой в опротивевшую реальность, была либо доза сладких грез, которую с аккуратностью лекаря отмеривал Каллистос, либо острый нож под левую лопатку. И то и другое было равно вероятно и равно желанно. Жизнь в ожидании «золотой» чаши все равно не грела.