Он повиновался, почти не соображая.

Йонард опустился на одно колено и почтительно склонил голову.

– Я хотел вас достойно похоронить, госпожа, – невпопад ляпнул Ритул, понял, что сказал глупость, смешался и замолчал.

Она повернулась к Йонарду.

– Я, кажется, сделала большую глупость. Прости. Но страж сказал мне, что ты один.

Ритул, все еще под впечатлением, тем не менее, подошел к двери, распахнул ее, оглядел коридор, закрыл и задвинул засов.

– Но и ты хорош! Мог сказать, что знать меня не знаешь! Тогда бы хоть один из нас остался на свободе.

– Госпожа моя… – не вставая с колена, Йонард поднял голову, – вы ошибаетесь. Сильно ошибаетесь, считая этого грозного удра своим врагом. Он ваш друг. Возможно, самый преданный и надежный из всех.

Франгиз пытливо всмотрелась в лицо командира наемников.

Ритул почувствовал, что краснеет, и начал злиться. Чтобы скрыть гнев, он попытался презрительно улыбнуться. Улыбка вышла жалкой, но невыносимо обаятельной. Франгиз мгновенно растаяла:

– Это так? Выходит, у меня в Акре был еще один друг. А я об этом не знала.

Ритул покачал головой и, наконец, отлип от двери, сделав знак Бергу, чтобы тот вставал, и вообще, прекратил дурачиться.

– Больше чем друг, царица, – признался он. – Вы голодны?

– Я… да, – с виноватой улыбкой Франгиз скользнула за стол, причем потянулась не к фруктам, а к белому мясу. Йонард мысленно дал себе пинка, что не подумал об этом сам.

Пока она утоляла голод, мужчины смотрели друг на друга, как два нашкодивших кота.

– То, что вы сделали, госпожа, чрезвычайно опасно, – сказал Ритул, когда с трапезой было покончено, – значит, причина, которая толкнула вас на это, немыслимо важна.

– Я слышала, что у стен встали лагерем кочевники.

Ритул кивнул.

– Они пока не напали, но мы ждем этого. Тень отдал приказ готовиться к обороне города.

– Какое племя? – перебила Франгиз, – какой у них тотем? Кто их ведет?

– Это важно?

– Это может быть сейчас самой важной вещью в мире. От этого зависит, будем мы жить или умрем.

– Ну, будем мы жить или умрем, это не самая важная вещь в мире, – улыбнулся Ритул, – а что касается тотема – парни, которые подъезжали под самые стены и бранились с Отаром, таскали с собой на длинной палке голову коня. Сказали, очень искусно сделана, почти как живая… Тебе это о чем-нибудь говорит, госпожа?

– Скфарны! – Франгиз счастливо улыбнулась – и словно солнце взошло, осветив узкую полутемную комнату.

Оба воина мгновенно заулыбались в ответ, не осознавая этого. Счастливая Франгиз – это было настолько прекрасно, что до них даже не сразу дошла суть разговора.

– Это что-то меняет? То, что это скфарны?

– Это меняет все! Причем – в лучшую сторону. Скфарны – это кочевое племя, в котором до двенадцати лет воспитывался мой муж, они заменили ему родных. Их мать-предводительница, Сатеник, принимала роды у его матери, а когда, через три года, та умерла, воспитывала Дания как сына. Это долгая история, их семья тогда была в изгнании, в общем…

– В общем, там, под стенами, самое боеспособное войско со времен Александра Великого, а во главе его – твоя свекровь, – подытожил Ритул.

– Мне нужно за стену, – выпалила Франгиз, – и чем быстрее, тем лучше!

– Понятное дело, – кивнул Ритул, – но, боюсь, мои ребята окажутся не такими понятливыми. Понятия не имею, как тебя отсюда вытащить.

– Я имею. Можно пройти низом. Обезьяньей тропой. Я знаю, где она начинается. Но мне не справиться одной.

Глава восьмая

Море шумело вдали глухо, как бы печалясь о чем-то. Огромное, мягкое и серебристое, залитое голубым сиянием луны, оно сливалось у края земли с синим южным небом и дремало, отражая в самом себе прозрачнейшую ткань перистых облаков, почти не скрывающих алмазные искры звезд. Постепенно темнея, небо все ниже склонялось над морем, словно желая услышать и понять то, о чем так настойчиво шепчут волны, в тихой дреме вползая на берег.

Далекие, почти у самого горизонта, горы, сплошь заросшие деревьями, уродливо изогнутыми сильными морскими ветрами, тянули вершины в синюю пустыню над ними. Резкие очертания их округлились, окутанные теплом и лаской мягкой южной ночи.

Свежий ветер, наполненный дыханием моря, нес по степи древнюю как мир и такую же прекрасную песню. В ней смешались и сонный плеск волн на берегу, и шелест высохшей травы. Ветер тек широкой ровной волной, но иногда он точно прыгал через что-то невидимое и, рождая сильный порыв, уносил в степные просторы острый запах воды и соли.

Луна взошла. Ее диск был велик и кроваво-красен, она казалась вышедшей из недр этой степи, которая со времен сотворения ее богами так много поглотила человеческого мяса и выпила крови… оттого, верно, и стала такой жирной и щедрой.

Степь тоже дремала, но дремала напряженно и чутко. Казалось, в следующее мгновение все встрепенется и зазвучит в стройной гармонии неизъяснимо сладких звуков. И эти звуки поведают обо всех тайнах мира, разъяснят их уму, а потом погасят его, как призрачный огонек, и увлекут душу за собой, высоко, в темно-синюю бесконечность.

И вот уже возникли эти звуки… У костра в степи запели. Сначала это был сильный и одновременно бархатный, грудной женский голос. Он пропел два-три слова и возник другой, начавший песню сначала, а первый все лился в унисон ему… Третий, четвертый, пятый вступили в том же порядке… И ту же песню, опять сначала, запел хор мужских голосов. Каждый женский голос звучал будто бы отдельно, все они казались чистыми прозрачными ручьями и, точно скатываясь откуда-то сверху, по уступам прыгая и звеня, вливались в темную, густую реку мужских голосов, тонули в ней, вырывались из нее, заглушали ее – и снова один за другим взвивались, такие же сильные и чистые, высоко вверх.

– Слыхал ли ты, чтобы где-нибудь еще так пели? – спросила Сатеник, поднимая голову к Йонарду и улыбаясь тонкими высохшими губами.

– Нет, – честно признался северянин.

– И не услышишь. Мы любим петь. Только те, кто любит жизнь и волю больше себя, могут так петь… – Сатеник замолчала, глядя куда-то в степь сквозь пламя костра. Редкие порывы ветра вырывали из огненных языков мириады ярких брызг, тихо гаснущих на лету. Сгустившаяся мгла отодвигалась, на мгновение приоткрывая слева – бескрайнюю степь, вправо – безмятежное море и прямо, напротив старой Сатеник, фигуру Йонарда Берга. Он полулежал, опираясь на согнутую в локте левую руку, на широкой ладони покоилась его голова со спутанной гривой волос. Крупные черты лица, потемневшего от солнца, в свете пламени костра стали резкими, почти грубыми, точно вытесанными топором в камне. И, словно наделенные собственной волей и разумом, жили своей отдельной жизнью ярко-зеленые глаза Берга. Они мягко тлели в темноте, как глаза зверя, чья логика непостижима для людей.