– Кто это?
– Певец. Вот уже две недели, как прибились они к нам. Он и девчонка его, Айсиль.
– А откуда они?
– Э, родной! Разве спрашивают у идущего человека, откуда он и куда идет. Нет. Не спрашивай, не ответит. Знаю только, что вышли они на нас со стороны заката. Певец этот, девчонка его Эроном зовет, хотя, сдается мне, при рождении было у него другое имя. Да вряд ли он и сам его помнит. По виду так он не старше тебя, Йонард, а ты загляни ему в глаза. За одну жизнь глаза такими не становятся. Душа его, точно чудесная птица, раз в тысячу лет сгорающая и возрождающаяся из пепла. Ты слышал, какие он песни поет? От хорошей жизни такую не сложишь. «Хочешь петь – пей» – это он так говорит. И сам, похоже, всегда то ли под хмельком, то ли просто навеселе. Я так посмотрю, все, чего бы он не коснулся выпить, хоть кумыс, хоть айран, даже простая вода – все его веселит, да и только. Видела я людей в хмельном угаре, так нет, этот не из тех. В нем самом что-то бродит. Сила такая, что перед ней силы человеческие, что сухой прибрежный тростник, ветром колеблемый.
– Он опасен?
– Очень. Особенно для тех, кто попытается встать рядом с ним.
– Он любит власть? – предположил Йонард.
– Наверняка он и слова такого не знает. Его предназначение – не власть над себе подобными. Она скучна ему, я это вижу.
– Слава?
– Богатство, слава, почитание – все это дым, который клубится над неумением людей ценить и уважать самих себя и рабской их привычкой унижаться.
– Он сам это сказал?
– Я говорила с ним. Он не сказал. Я поняла.
– Ты разожгла мое любопытство. Пожалуй, познакомлюсь с ним.
– Попробуй, – старуха хитро посмотрела на Йонарда. В глазах ее мелькнула насмешка.
Берг не откладывал на завтра то, что нужно было сделать еще вчера. Легко поднявшись и прихватив с собою меч, он направился прямиком туда, где слышались теперь уже совсем другие звуки вперемешку с взрывами хохота. Йонард шел по лагерю скфарнов, меж больших четырехколесных крытых войлоком повозок, мимо походных гэров с округлыми крышами. Несмотря на то, что ось звездной колесницы заметно сместилась далеко за полночь, в кочевом лагере не спали. Люди привыкли высыпаться в седле во время длительных, однообразных и оттого усыпляющих дневных переходов. И тем более лагерь не мог спать сейчас, когда в воздухе носилось ощущение тревоги и боевого азарта. Все знали, что утром будет большой совет рода, на котором старейшины всех племен и мать рода скажут слово своим детям. Они укажут им путь, по которому пойдут все, до последнего человека. И жизнь, и смерть каждого в отдельности будут уже не важны. Они – дети семи богов, их сила в единстве.
Почти перед каждым гэром горел костер. Ленты пламени то прижимались к земле под порывами ночного ветра, то, в моменты затишья, огненными языками возносились к черному провалу неба. Йонард видел лица сидящих перед кострами скфарнов. Со многими из них он уже успел перезнакомиться. Они на диво быстро почувствовали в северянине такую же мятущуюся кочевую душу и приняли его как своего, скфарна, лишь по недоразумению родившегося где-то далеко от их костров, но, мудростью богов, все же нашедшего свой дом и свое племя. У некоторых гэров его окликали, германец, смеясь, отвечал, а иногда сам, заметив приятелей, увесистым хлопком по спинам заставлял оборачиваться. Его смешило, как они моментально узнавали его, несмотря на кромешную тьму уже в двух шагах от очерченного оранжевым светом круга. Скфарны протягивали ему чаши с горячей хорзой, предлагая выпить за встречу. Йонард сначала отказывался, помня об обете, но потом, видя недоумение и обиду приятелей, рассудил так: это – не вино. Это и впрямь было нечто необычное. Йонард пробовал разные вина; пил он мутный арак, сок черного и белого тута… Но здешний напиток вызывал у него стойкое удивление тем, что с него и вправду можно было захмелеть. Обычное кобылье молоко. Чуть закисшее, как могло показаться на вкус. Напиток младенцев. Пить его следовало, лишь сняв с огня, потому как стоило ему остыть, и поднести его ко рту можно было только крепко зажав нос. Йонард на хмель был крепок. Поэтому сначала он выпил за первенца Тарка, потом за новую жену Осира, потом за новую повозку Агима, за лучшего жеребца Импаса, за второго ребенка от второй жены Илоса… и еще за чьих-то родичей вплоть до седьмого племянника внука сестры приемного сына, за победу в прошлогодних скачках, за самый тугой лук и меткий глаз племени, самый острый акинак… Потом начали пить за прародителей скфарнов. Так, переходя от одного круга к другому, Йонард брел сквозь лагерь, попутно узнавая текущие новости.
Под ноги ему почему-то все чаще стали подворачиваться какие-то приблудные, с клочкастой шкурой псы. Сначала ему казалось, что их шныряет под ногами не больше четырех, но потом они каким-то чудом расплодились, как их же собачьи блохи. Причем кусались так же пребольно, как только Берг в очередной раз наступал на хвост или лапу. Он как раз пытался поставить ногу между двух или трех псин, зачем-то сбившихся в кучу, когда у костров начали славить Сатеник. «Этим дело не кончится», – подумал Йонард, подходя, наконец, к костру, где все еще звучал зульд. Как только германец приблизился, чья-то фигура, сидевшая лицом к огню, отложила инструмент в сторону и направилась было во тьму.
– Эй, вы! Трое! – громко сказал Йонард, как ему показалось, достаточно внятно. – Оба ко мне!
Фигура обернулась.
– Я тебя знаю, – нерешительно произнес Йонард. – Только не помню, откуда. Ты – Эрон.
– Да. Эрон – это я, – кивнула фигура и тут же полюбопытствовала: – А кто быстрее добежит до водопоя, верблюд или ишак?
– Ишак, – не раздумывая ни мгновения, ответил Йонард и тут же спросил: – А почему? – И сам же себе ответил: – Потому что верблюд еще в сундуке! Так! Интересно, откуда же все-таки я все это знаю?
Йонард в замешательстве уставился на Эрона.
– Как ты здесь оказался, друг? – улыбаясь, спросил певец, – мне казалось, ты собирался в Кут. Или ты уже был в Куте?
– Я был в Куте? – Йонард смотрел в открытое лицо Эрона с возрастающим ужасом. Он осознал, что ничего не понимает.
– Ну не мог же я всю дорогу быть пьяным?
– Почему? – удивился Эрон.
Этот бредовый диалог прервался самым невероятным образом: прямо перед ними из темноты возник конь с сидящим на нем человеком. Конь едва не налетел на стоявших в темноте Йонарда и Эрона. Всадник качнулся в седле, взмахнул плетью, зажатой в руке, и, выкрикнув лишь одно слово – Скачки! – дернул повод. И мгла сомкнулась за ним уже по другую сторону костра. И тут же загудели голоса, вперемешку с конским ржанием, резкими всхрапами, ударами копыт по каменистой почве. Со всех сторон неслось: «Скачки! Скачки! Во славу Таргатай! Во славу великой матери нашей, Таргатай!»
Берг и певец, до этого бывшие, казалось, одни во всем лагере, сразу оказались среди толпы мужчин и женщин, как молодых, так и уже в летах. Повсюду мелькали конские бока, головы и крутые крупы. Собаки, крутившиеся под ногами, добавляли суеты и гама.