— В Кале, — отозвался тот, что велел мне следовать на судно.
Путешествие было коротким, но Ричард успел прийти в себя, и нам принесли чистой воды и какую-то еду. Энтони, к счастью, совершенно не пострадал. Сперва нас заперли в тесной каюте, а затем, когда корабль вышел в море, нам разрешили выйти на палубу. Над головой на ветру трепетал огромный парус, поскрипывали мачты, во тьме уже не было видно земли — Англия исчезла за кормой. Но вскоре впереди, на самом горизонте, возникла темная полоска суши, а потом и приземистая, словно присевшая на четвереньки на вершине холма, крепость с мощными стенами и округлыми сторожевыми башнями. Только тут я окончательно осознала, что возвращаюсь в Кале под стражей, точно заложница, — хотя некогда въезжала в этот город как герцогиня, как его хозяйка.
Взглянув на мужа, я поняла: он вспоминает то же самое. Это был наш аванпост; Ричард сам долгое время был командиром этой крепости, а теперь плыл туда в качестве пленника. Вот уж поистине постаралась Фортуна, вращая свое колесо!
— Осторожней, — тихо предупредил он Энтони и меня. — Тебе, Жакетта, они, скорее всего, не причинят вреда: тебя здесь хорошо знают и любят. И потом, не станут же они воевать с женщиной. Однако их явно разозлило то, как королева обошлась с герцогиней Йоркской. Все мы сейчас в полной их власти, и, судя по всему, никто не собирается нас спасать, так что придется самим пораскинуть мозгами и выбираться из этой ситуации. Больше нам помочь некому.
— Герцог Сомерсет мог бы прийти нам на помощь, — заметил Энтони.
— Ближе чем на полмили он к крепости и подойти не сможет, — возразил Ричард. — Я сам укреплял этот город, сынок. Уж мне-то известно, сколь прочны его стены. В этом столетии никто не сможет взять Кале штурмом. Так что теперь мы с вами здесь всего лишь заложники во вражеских руках. Впрочем, у них есть все основания пощадить тебя, Жакетта. Но, увы, немало оснований прикончить меня.
— Они не могут тебя прикончить! — воскликнула я. — Ты же ничего плохого им не сделал! Ты просто выполнял распоряжение короля, которому был верен с первого дня своей жизни.
— Именно поэтому им и следует меня прикончить, — вздохнул Ричард. — Это и остальных заставит бояться. В общем, я намерен вести себя с ними максимально вежливо, почти ласково, и если мне придется поклясться, что я никогда больше не возьму в руки меч, я это сделаю — чтобы спасти свою жизнь. И ты, — он повернулся к Энтони, который уже готов был начать спорить, — сделаешь то же самое. Если они потребуют от нас клятвы в том, что мы никогда больше не будем участвовать в военных действиях против них и никогда не поднимем против них оружия, мы оба эту клятву дадим. У нас просто нет выбора, ведь мы потерпели поражение. А я вовсе не хочу лишиться головы на плахе, которую сам же здесь и построил. И не хочу, чтобы меня похоронили на здешнем кладбище, которое по моему же приказу расчистили и привели в порядок. Ты понял меня, Энтони?
— Да, я все понял, — кивнул тот, — но я все-таки не понимаю, как мы допустили, чтобы нас взяли в плен!
— Что сделано, то сделано, — отрезал Ричард. — Такова военная удача. Теперь нужно думать только о том, как выбраться из этой передряги живыми. И мы постараемся это осуществить и будем разговаривать с ними предельно уважительно, не торопя события и изо всех сил сдерживая гнев. Да, главное, вести себя спокойно и вежливо. Более всего на свете, Энтони, я хочу, чтобы ты научился сдерживать себя в любых обстоятельствах и вышел бы из этой истории живым.
Они продержали нас на корабле до наступления ночи: явно не желали вести Ричарда через весь город — ведь это могли бы увидеть жители Кале. Тамошние влиятельные купцы любили моего мужа, поскольку он защитил их, когда на командование крепостью претендовал Йорк. Да и все жители города помнили его как верного и храброго командира гарнизона, чьи распоряжения были для солдат законом, а честное слово — чистым золотом. Любили Ричарда и в самом гарнизоне, так как он был суров, но справедлив. Кстати, именно благодаря долгому служению под началом моего мужа шесть сотен человек в Ладлоу перешли на нашу сторону и поддержали короля. Все, кем он когда-либо руководил, готовы были последовать за ним в огонь и в воду, а если понадобится, то и к дьяволу в пасть. Естественно, Уорику вовсе не хотелось, чтобы столь популярный командир, проходя через город, обратился бы к народу.
Так что, дождавшись глубокой ночи, нас под покровом темноты провели, точно тайных пленников, в главный зал крепости, и яркий свет горевших там факелов даже немного ослепил нас, когда мы, нырнув под каменную арку, оказались в просторном помещении, где по обе стороны от входа в каминах жарко горел огонь. Воины гарнизона, сидевшие за столами, при нашем появлении явно почувствовали себя неловко.
Мы трое стояли, точно бежавшие от войны бедняки, и озирались, изучая знакомый зал со сводчатыми потолками, закопченными балками и ярко пылавшими факелами на стенах. В зале было довольно много народу; некоторые, выстроившись кружком, пили эль, а другие ужинали, расположившись за просторными столами; кое-кто при виде моего мужа даже вскочил и обнажил голову, приветствуя его. В дальнем конце зала на возвышении сидели за столом граф Солсбери, его сын граф Уорик и молодой граф Эдуард Марч, сын герцога Ричарда Йоркского; за спиной у них висело знамя с белой розой Йорка.
— Мы захватили вас как военнопленных, а значит, готовы учесть ваше обещание никогда более не участвовать в военных действиях, — заявил для начала граф Уорик с видом истинного судьи, не вставая из-за стола.
— Но мы не совершали никаких военных действий против вас, — возразил Ричард, — и, поскольку я подчиняюсь непосредственно королю Англии, любые действия, направленные против меня, это действия мятежные и предательские по отношению к моему верховному правителю. — Он говорил совершенно спокойно, его сильный глубокий голос отчетливо раздавался в притихшем зале. А его судьи так и застыли, услышав в этом голосе и твердую решимость, и откровенное неповиновение. — Должен предупредить вас: любой, кто поднимет руку на меня, на моего сына или на мою жену, будет виновен в предательстве и незаконном нападении на командира королевской армии и сочтен мятежником. Каждый мужчина, даже помысливший причинить моей жене какой-либо вред, разумеется, недостоин ни своих шпор, ни своей фамилии. Если мужчины воюют с беззащитной женщиной, значит, они не лучше дикарей и заслуживают самого жестокого порицания. И мне будет искренне жаль того, кто посмеет оскорбить мою жену, герцогиню королевской крови и наследницу Дома Люксембургов. Такой человек будет навеки опозорен. Имя и репутация моей жены безукоризненны и должны защищать ее повсюду, где бы она ни оказалась. А наш сын находится и под моим, и под ее покровительством; он всегда преданно служил законному королю. Все мы верные подданные короля Генриха и должны быть незамедлительно освобождены, дабы иметь возможность отправиться, куда нам будет угодно. Я требую предоставить нам возможность безопасно вернуться в Англию. Я требую этого именем английского короля.
— Ничего себе ласковая речь, — шепнул мне Энтони. — И этими словами он надеется отвратить их гнев? Что-то я не уловил в них намерения сдаться! И, по-моему, отец вовсе не собирается обещать, что никогда более не будет участвовать в войне протии Йорка. Нет, ты только посмотри, какое у Солсбери стало лицо!