— Славка завтра утром вас на своей машине до райцентра довезет, — сказала Екатерина Ивановна на прощание, — я договорилась. — Она посмотрела на спящую Сашку, потом осторожно поцеловала ее и пошла к двери. Возле крохотного окошка на столе стояла свечка в поллитровой банке, я хотела зажечь ее, но передумала: свет мог помешать ребенку. Легла рядом с Сашкой, но сон не шел. Странно, то, что будет со мной утром, не очень-то занимало меня. Я думала об этой женщине, о ее сыне, и мне все труднее было представить, что через несколько часов я уеду и, возможно, никогда больше не увижу их.

Я поднялась и выглянула в окно, в крошечном стеклянном квадратике было видно звездное небо. Полнолуние, ночь ясная, оттого на улице было почти светло. Я надела кофту, чувствуя легкий озноб, посмотрела на дочь, она спала крепко, свернувшись калачиком, осторожно вышла из комнаты. Открылась дверь, и я увидела хозяйку.

— Пойду узнаю, как дела у Екатерины Ивановны, — прошептала я, испытывая чувство неловкости — в самом деле, от нас чересчур много хлопот. Женщина кивнула без малейших признаков раздражения.

— Вернешься, в окно стукни. За девочку не беспокойся, присмотрю.

Я бросилась к дому Екатерины Ивановны. Дверь была не заперта, что меня удивило, я распахнула ее и увидела мать Алексея. Она сидела на стуле напротив двери.

— Ты, — сказала она тихо и вроде бы вздохнула.

— Не спится, — пряча глаза, сказала я, сходила в кухню, взяла стул и устроилась рядом с ней.

— Может, и не приедут, — где-то часа через три сказала она, в окно медленно вползал рассвет, и теперь я хорошо видела ее лицо, глубокие морщины возле глаз, седые волосы, выбившиеся из-под платка, и руки, которые она держала на коленях, сцепив замком. — Шла бы ты спать, — вздохнула она.

— Я не хочу, — ответила я, и это было правдой.

— Давай-ка чаю попьем. — Екатерина Ивановна поднялась и, тяжело ступая, направилась в кухню.

Мы пили чай молча, избегая глаз друг друга, пока она вдруг не спросила:

— Со Славкой не поедешь? — Спросила так, точно ответ уже знала и он ей, в общем-то, не требовался, оттого я ответила коротко:

— Нет.

Больше вопросов она не задавала, но по тому, как посмотрела на меня и как кивнула, вроде бы поразмышляв над моим ответом, я поняла: она мне все простила, наше появление здесь, своего избитого сына и мою упорную нелюбовь к нему. Я была ей благодарна за это, потому что в глубине души знала, что без этого ее прощения я не смогла бы жить.

* * *

Почему-то мне казалось, что неведомые враги непременно должны появиться ночью. Темнота, рев машин, ослепительный свет фар, топот, крики… или шорох, лютый страх и мурашки по спине, едва различимые шаги и рука, тяжело опустившаяся на мое плечо. В общем, все страшное случается ночью. Наверное, оттого я почувствовала облегчение, когда поднялось солнце, запели петухи, заскрипел колодец возле соседского дома, женский голос неподалеку кричал: «Цыпа-цыпа», а я подумала: «Ну, вот и утро», точно ожидала от судьбы отсрочки.

Я ждала их ночью, а они явились днем, и в их приезде не было ничего необычного, а уж тем более страшного. Я возвращалась от Максимовых, где все еще находилась Сашка, и увидела две машины, они двигались по деревенской улице малой скоростью, притормозили возле колодца, дверь первой открылась, и мужчина обратился к соседке, которая набирала воду:

— Таганова Екатерина Ивановна где живет?

— А вот дом, — кивнула та.

Я бегом поднялась на крыльцо, влетела в кухню, где Екатерина Ивановна готовила обед, она повернулась и спросила:

— Что? — Положила полотенце, которое держала в руках, и вздохнула:

— Явились? — Я кивнула, она вышла на крыльцо, шикнув мне:

— Сиди в сенях и не высовывайся, если что — в огород и к Максимовым.

В сенях я встала возле окна, надеясь, что за тюлевой занавеской меня не увидят.

Между тем машины замерли возле джипа Алексея, двери распахнулись, и из них не спеша вышли люди. Я насчитала пять человек, выглядели они спокойными, но за их неторопливыми движениями ощущалась угроза.

— Здравствуй, мать, — обратился к Екатерине Ивановне мужчина в сером костюме. Ему было лет сорок пять, может, чуть больше, длинные, совершенно седые волосы были стянуты в хвост на затылке, на загорелом лице светлые глаза казались прозрачными стекляшками. Он широко улыбнулся и шагнул ей навстречу, однако в дом входить не спешил, остановился в трех шагах от крыльца, продолжая улыбаться. Остальные прибывшие сбились за его спиной.

— Здравствуйте, — кивнула Екатерина Ивановна, в голосе ее не слышалось ни испуга, ни беспокойства, скорее удивление.

— Алексей дома? — спросил седой и прищурился, потому что стоял против солнца.

— На что он вам? — строго спросила Екатерина Ивановна.

— Поговорить бы надо. По срочному делу.

— Болеет он, не до дел теперь. Приезжайте через недельку.

— Да мы бы рады, да дело срочное. Ты, мать, скажи ему — старый друг приехал повидаться.

— А ты не из тех старых друзей, что его в тюрьму упек? — хмуро спросила она. Парни возле машины подобрались, а седой засмеялся:

— Нет. Он мне все равно что брат. Не беспокойся, мать.

— Коли так, заходите в дом, — предложила она.

Тут хлопнула дверь террасы, и я увидела Алексея. Он морщился, прижимая локоть к ребрам, но в общем-то шел уверенно. Такое геройство, думаю, далось ему нелегко, памятуя сломанное ребро и прочие увечья. Я бросилась к нему, прекрасно сознавая, что мою помощь он не примет.

— Я ведь сказал, сматывайся, — буркнул он.

— Сашка у соседей, — ответила я.

— У соседей, — усмехнулся он и вдруг с досадой махнул рукой:

— Ладно… — Толкнул дверь и вышел на крыльцо. Я вышла вслед за ним, потому что через распахнутую настежь дверь непрошеные гости меня уже видели и прятаться не было смысла.

— Привет, Алексей, — сказал Седой. Сказал вполне дружески, и улыбку, сопровождавшую эти слова, при всем желании зловещей назвать было нельзя.

— Привет, — кивнул тот, опершись руками на перила. Жест, казалось, вполне естественный, то есть вышел человек поговорить и встал вот так, но я-то догадывалась, что удержаться на ногах ему было нелегко.