«Солёной лошадью» моряки называют солонину, составляющую главный продукт их рациона. Свежее мясо подают скупо, не чаще чем раз в неделю, когда забивают бычка или барана. В остальное время едят густую похлёбку из чеснока и зерна, запивая пивом или сидром. Офицерам положено вино, матросам по праздникам чарка рома. Муки всегда не хватает, поэтому, если на суше обыкновенно на хлеб кладут тонкий ломтик мяса, то в море наоборот.
Я, впрочем, всего этого (за исключением рома) не употребляю. Солонины мой желудок не переваривает, хлеба попугаю в плавании никто не даст, от чеснока у меня лезут перья. Но в море я не бываю голоден. Во-первых, я почти всё время сплю. А во-вторых, коли возникнет охота подкрепиться, могу полетать над волнами и выхватить из воды какую-нибудь зазевавшуюся рыбёшку — это у меня очень ловко получается. Когда же мы спустимся в южные широты, над океаном начнут порхать летучие долгопёры, вкуснее которых ничего не бывает. Должно быть, любовь к сырой рыбе объясняется моим японским происхождением.
* * *
И потянулись дни, почти неотличимые один от другого.
Что такое жизнь на море?
Если нет бури или боя — скука, рутина, да вечная ловля ветра. Коли на счастье дует попутный — то есть на фордевинде, всё просто: знай поднимай побольше парусов да гони вперёд, к горизонту. Если дует боковой, то есть на бейдевинде, у марсовых много работы с косыми парусами. Если встречный — корабль маневрирует длинными острыми зигзагами, иногда проходя за целые сутки всего двадцать или тридцать миль.
Матросы борются со скукой по-разному. В свободное от вахты время кто-то вяжет хитрые узлы (это мастерство на кораблях высоко ценится), кто-то травит байки, кто-то играет в карты на щелчки или затрещины. Ставить на кон деньги или вещи команде строжайше заказано — иначе может дойти до смертоубийства, а то и мятежа. Но офицеры в кают-компании обычно пренебрегают этим запретом. Во всяком случае, на корсарских кораблях.
Моей Летиции, однако, заниматься глупостями и томиться бездельем было некогда. Всё время, не занятое сном, она штудировала медицину, а когда уставала, выходила на палубу и пыталась разобраться в устройстве корабля. В жизни не встречал человеческих существ с такой жаждой полезных знаний!
Она приставала ко всем подряд, выспрашивая название мачт, парусов и канатов, да как работает руль, да как замеряется скорость и глубина — задавала тысячу разных вопросов, и большинство моряков охотно ей отвечали.
Между прочим, это отличный способ для новичка с самого начала наладить неплохие отношения с командой.
Единственный, кто упорно избегал общения с лекарем, это капитан. Стоило «мэтру Эпину» появиться на палубе во время вахты Дезэссара, и тот немедленно удалялся к себе, вызвав на смену другого офицера. Если же мы заставали капитана в кают-компании, он тут же уходил на квартердек. Довольно нелепое поведение, если учесть, что вся «Ласточка» от форштевня до ахтерштевня была длиною в полсотни шагов. Рано или поздно прямого столкновения — или, по крайней мере, объяснения — было не избежать. Но Летиция не торопила события. Она, умница, пока что обживалась, присматривалась, пробовала обзавестись союзниками.
С королевским писцом, при всей его учёности, дружба у нас не сложилась. Мэтр Салье сам явился к Летиции в каюту — «с визитом учтивости», как он выразился. Сел на каронаду и битый час разглагольствовал о низменности человеческой натуры, о своей неподкупности, о ценах на сушёную треску и прочих столь же увлекательных вещах. Интересовали его также способы лечения подагры. Полистав книгу, мой лекарь дал совет прикладывать капустный лист и — уже от себя — не засиживаться в одном положении долее четверти часа, ибо затекание нижних конечностей чревато их воспалением. Клещ немедленно поднялся и ушёл. При каждой следующей встрече, каковые на маленьком корабле неизбежны, Клещ, в соответствии с прозвищем, намертво впивался в мою девочку со своими скучными разговорами. Лишь напоминание о вреде длительного пребывания на одном месте могло его остановить.
Зато со штурманом мы быстро сошлись. Это был человек лёгкий, весёлый, не похожий на бретонских моряков и к тому же превосходный рассказчик. Он охотно обучал Летицию азам навигации, названиям всех бесчисленных парусов. Элементов рангоута и такелажа, а также прочим морским премудростям. Близнецы-лейтенанты или их папаша артиллерист раздражались, если слушатель не мог уразуметь, что такое «огоны выбленочных узлов, прибезелеванные к ванту» или «нижний юферс фор-стеньлог-штага», зато ирландец был неизменно терпелив и изъяснялся на понятном сухопутному человеку языке. Возможно, Логан тратил столько времени на болтовню с юным лекарем, потому что тоже чувствовал себя чужаком среди команды, сплошь состоявшей из родственников, свояков и кумовей. Я, например, заметил, что ирландец подолгу разговаривал и с Клещом, кажется, нисколько не тяготясь столь тоскливым собеседником.
Гарри безусловно был самым бойким и занятным членом экипажа. Во всяком плавании обязательно сыщется человек, которого можно назвать «душой корабля», ибо, стоит ему появиться в кают-компании, в кубрике или на палубе, и там сразу завязывается шумный разговор, звучит смех или затевается какая-нибудь возня. Без такого живчика в море скучно.
Притом о себе штурман рассказывал не то чтобы неохотно — нет, он постоянно сыпал историями из своего прошлого, — но общей картины из этих баек как-то не складывалось. Родом он, кажется, был из Дублина и при «славном короле Джеймсе» вроде бы служил в королевском флоте, но давать присягу «узурпатору» не пожелал, и с тех пор плавал под флагами всех морских держав. Бывал и в Индийском океане, и в Китае, но чаще всего рассказывал о Вест-Индии, которую, по его словам, «знал, как свою ладонь».
Все моряки ужасные охальники и сквернословы, но Логан заткнул бы за пояс любого похабника. Его сочные, с массой пикантных подробностей, рассказы о победах над женщинами всех рас и национальностей пользовались на «Ласточке» большим успехом. Но это нисколько не мешало ирландцу без конца креститься, бормотать молитвы и класть истовые поклоны перед распятием, приколоченным к основанию грот-мачты. Стоило кому-то помянуть чёрта или обронить что-нибудь святотатственное (у матросов, как известно, за этим дело не станет), и штурман тут же делал богохульнику строгое замечание.
Вот, для иллюстрации, разговор между Летицией и рыжим Гарри, подслушанный мной на второй или третий день плавания.
Моя питомица поинтересовалась, кто была беременная особа, с которой он так нежно прощался на причале.
— Мать моего будущего ребёнка, — с гордостью ответил штурман, — дай ей Боже благополучно разрешиться от бремени.
— И вы её любите?