На его изрезанном морщинами лице сияли яркие, нисколько не выцветшие с возрастом голубые глаза.
— Чтоб вам было удобней.
— Я не о том. Зачем вы проникли на корабль, переодевшись в мужское платье, дочь моя? — понизив голос, спросил он. — Поступок опрометчивый и очень рискованный!
Я чуть не свалился со своего излюбленного места, а девочка вскрикнула. Мне сбоку было видно, как кровь отливает от её щеки:
— Как вы… Кто вам… — залепетала она дрожащим голосом. — Капитан, да?
По уверенному тону францисканца было ясно, что отпираться не имеет смысла.
Оглянувшись на занавес, монах взял её за руку, усадил рядом с собой и перешёл на шёпот:
— Из ваших слов я делаю вывод, что капитан Дезэссар посвящён в тайну. Это уж совсем удивительно. Конечно, моряки менее наблюдательны, чем я, потому что у них другое ремесло, но всё же любая случайность может вас выдать, и тогда…
Он покачал головой.
— Неужели во мне так легко распознать женщину? — испуганно спросила она.
Капеллан снял с неё шляпу и парик. Оценивающе оглядел, подумал.
Я теперь сидел на верхней полке и тоже рассматривал свою подопечную.
Руки, конечно, тонковаты. Но для будущего хирурга это нормально.
Ступни маловаты, однако грубые башмаки до некоторой степени маскируют этот недостаток.
Слишком деликатная шея — это да. Но у юнги Ракушки примерно такая же.
На мой взгляд, лекарь Эпин выглядел вполне убедительно.
— Не знаю, — наконец молвил монах. — Моё ремесло состоит в том, чтобы видеть в людях не внешнюю оболочку, а внутреннюю суть. У меня не совсем такой взгляд, как у других. Возможно, миряне не замечают совершенно немужского трепета и чудесной нежности в вашем взоре. Хоть это самое первое, на что обращаешь внимание. Однако расскажите, дитя моё, что понудило вас пуститься в столь опасное приключение? Должно быть, какая-нибудь любовная история?
Францисканец произнёс это с такой ласковой, снисходительной улыбкой, что я сразу перестал его бояться. И Летиция тоже.
Опустив голову к самому плечу капеллана, она рассказала всю правду.
Он слушал, кивая. Время от времени крестился, перебирал чётки, шептал Имя Господне, а если она запиналась, ободряюще поглаживал её по стриженной макушке.
Признавшись в том, что ничего не понимает в медицине и ужасно боится, вдруг кто-нибудь поранится или заболеет, Летиция горько расплакалась и больше уж не могла говорить связно. Всё всхлипывала, каялась в себялюбии, легкомыслии, обмане и повторяла: «Что мне делать? Что мне делать?». Прорвалось напряжение последних дней. Достаточно было всего нескольких участливых слов, чтобы внутренняя защита моей девочки дала трещину. Я подпрыгивал на койке, сочувственно клёкоча. Капеллан издавал примерно такие же звуки.
Дав рассказчице выплакаться, он вынул из широкого рукава рясы платок и заставил Летицию высморкаться.
— Не казните себя. Вы прибегли к обману из благих побуждений. Если это и грех, то небольшой, а к небольшим грехам Господь снисходителен. Вы же Ему особенно милы, в том у меня нет ни малейших сомнений.
Монах лукаво улыбнулся:
— Не верите? Так я вам сейчас предъявлю неопровержимое доказательство Божьей милости. Знаете, кем был смиренный брат Астольф, то есть ваш покорный слуга, перед тем, как принял постриг? Университетским хирургом в городе Ренне.
Он засмеялся, радуясь её изумлению.
— Если вы готовы учиться медицинским наукам, я буду наставлять вас.
Это, действительно, было чудо и дар Божий!
Летиция раскрыла рот, не в силах произнести ни звука, а я, наоборот, разразился радостным кличем.
— Попугай у вас глуповат, — заметил брат Астольф, несколько омрачив моё о нём впечатление. — Чего он испугался? А ещё говорят, что птицы способны чувствовать настроение людей.
Моя питомица, увы, за меня не вступилась. Она даже не взглянула в мою сторону.
— Почему ни арматор, ни капитан не знают о вашем прошлом? — спросила она, ещё не до конца поверив в такую удачу. — Врач и священник в одном лице! Любой судовладелец был бы счастлив заполучить подобного члена команды!
— Я больше не лечу людей. Вначале я пробовал совмещать старую профессию с новой, но врачевать тело и врачевать душу — вещи совсем разные, они плохо между собой совместимы. В конце концов мне пришлось сделать выбор в пользу мисси более важной. Ведь самые опасные болезни таит в себе именно душа. И нередко бывает, что ради её исцеления приходится жертвовать здоровьем тела. Возьмите, к примеру, хоть обет целомудрия, который вынуждены соблюдать католические священники, дабы ослабить свою телесность и укрепить духовность. Это насилие над человеческой природой, за которое мы, представители духовного сословия, расплачиваемся недугами предстательной железы. — Францисканец засмеялся. — Но, уверяю вас, трудности мочеиспускания — малая плата за освобождение от уз чувственности. Кстати говоря, у нашего артиллериста Кабана застарелая аденома простаты. Он обязательно обратится к вам а помощью. Я научу вас делать лечебный массаж, это нетрудно. Гораздо тяжелее избавить мсье Кабана от болезненной алчности и врождённого недоброжелательства, главных недугов этого человека. Мэтр Салье по прозвищу Клещ страдает язвой желудка, от чего неплохо помогает шалфеевый декокт. Однако куда худшая язва, именуемая чёрствостью, разъедает не живот, а душу королевского писца, и тут, боюсь, помочь гораздо труднее.
Монах печально вздохнул и перекрестился.
— Знаете, сын мой (давайте я буду назвать вас так, чтобы не сделать случайной оговорки при посторонних), я до того поглощён тайнами духовной природы человека, что начисто утратил интерес к его физической конституции. Ибо тут вечное, а там всего лишь тленное. Однако без искреннего интереса к тленному, к слабой плоти невозможно быть хорошим лекарем. Я дал обет во имя своего монашеского служения отказаться от служения врачебного. Иногда мне, увы, приходилось нарушать эту клятву, потому что очень уж всех жалко, но я верю и знаю, что молитва — средство более эффективное, чем целебные травы или кровопускание.
Я скептически покачал головой. Сомневаюсь, что чтением «Отче наш» можно облегчить мучительный зуд, возникающий при линьке перьев, или боль от укуса злой перуанской блохи. Отец Астольф будто услышал моё возражение и тут же на него ответил: