Из-за воскресенья учёбы не было. Отец Астольф служил морскую мессу и исповедовал команду. Всякий раз после этого он делается бледным и измождённым, ибо принимает на себя грехи сорока с лишним человек. Монах залезает в койку и долго лежит лицом к стене. Трогать его в это время не следует.
27 марта, понедельник
Тридцатый день плавания.
Снова густая облачность. Хороший бриз. Я теперь сама умею читать показания лага — мы прошли за сутки целых 150 миль.
Единственное маленькое происшествие за день. Матрос по прозвищу Барсук, очень смешливый, так безудержно хохотал на шутку кого-то из товарищей, что у него выскочила челюсть. Теперь уж покатывались все вокруг, а бедолага лил слёзы и мычал. Отец Астольф по-латыни объяснил мне, что нужно нанести короткий, точный и сильный удар, чтобы сустав встал на место. Но показать, как это делается, не мог, а мне нечасто доводилось бить людей по лицу. Лишь с одиннадцатого или двенадцатого раза я наконец попала куда следовало. У Барсука вся физиономия в синяках, но он на меня не обиделся, а, наоборот, очень благодарил. Теперь если кто-то вывихнет челюсть, думаю, мне хватит двух-трёх ударов.
Господи, где же барбарский берег? Капитан и штурман уверяют меня, что до него осталось совсем недалеко.
28 марта
Тридцать первый день плавания.
ТРЕВОГА!
Сразу про главное.
Минувшей ночью я не спала. Готовила эликсиры, декокты и бальзамы по инструкции, составленной отцом Астольфом. Самого его в каюте не было. Он сейчас опекает юнгу Ракушку, который последнее время всё плачет и тоскует по дому.
Пушечный люк был нараспашку, потому что тепло.
Вдруг снаружи влетела Клара, села на стол и беспокойно заклекотала.
Я была увлечена своим делом и ласково отстранила её: не мешай! Но попугаиха схватила меня клювом за рукав — будто тянула куда-то.
Минуту или две я её бранила и пыталась прогнать, но потом сдалась. Клара почти всё время спит, мы с ней редко видимся, и, если ей хочется со мной прогуляться, почему бы нет?
«Ну хорошо, — сказала я. — Вот моё плечо. Пошли на палубу».
Наверху было чудесно. Я встала на юте, щурясь от лучей восходящего солнца. Клара тревожно похлопывала крыльями, мешая мне любоваться зарёй. Внезапно я сообразила, что мы опять идём на запад. Что же это получается? Всякий раз, когда у меня есть возможность сориентироваться по солнцу, оказывается, что «Ласточка» на галсе, противном курсу?
На вахте стоял Друа, второй лейтенант. Я спросила, давно ли мы движемся в эту сторону.
«Давно», — рассеянно ответил он и вдруг переменился в лице — будто чего-то испугался или о чём-то вспомнил.
«Почему?!» — воскликнула я.
«Таков приказ капитана», — пробормотал Друа и отвёл взгляд.
Хорошо, что у меня хватило ума сдержаться. Я изобразила зевок, пробормотала «ну-ну», и он успокоился.
Но не успокоилась я.
В восемь часов, дождавшись, когда сменится вахта, я снова поднялась на квартердек. Там был Гош, старший помощник. Поболтав с ним о том, о сём, я как бы между делом поинтересовалась, не менялся ли курс.
Он флегматично ответил: «Как плыли, так и плывём».
Сердце у меня сжалось.
«И вчера? И позавчера?» — как можно равнодушней спросила я.
«Да почитай две с лишком недели».
То есть, с тех самых пор, как английский шлюп заставил нас повернуть на запад!
Я кинулась к монаху, рассказала ему о невероятном открытии, которое сделала благодаря глупышке Кларе, позвавшей меня на прогулку.
«Я ничего не смыслю в морском деле, сын мой, — ответил добряк (он никогда, даже наедине, не обращается ко мне, как к девице). — Вам лучше задать этот вопрос кому-нибудь сведущему».
Но кому? Гарри Логан, которого я считала приятелем, врал мне так же, как Дезэссар!
Я разбудила Клеща, который перед обедом всегда спит для улучшения аппетита. Он долго не хотел открывать, лязгал ключом (дверь у него в каюте крепкая, с хитрым замком). Наконец впустил, выслушал, но без интереса.
Если мы две недели плывём на запад, держа хорошую скорость, мы должны были преодолеть 4000 миль, втолковывала я писцу. За это время можно доплыть до Вест-Индии!
«Вы говорите глупости, — отрезал тупица. — Курс плавания строго установлен и может быть изменён лишь при чрезвычайных обстоятельствах, как то: бунт, эпидемия, ураганный ветер, пожар на борту, кораблекрушение. Ничего вышеизложенного не произошло, а значит, и курс не менялся».
Когда я изложила свои доводы ещё раз, он пожал плечами и выпроводил меня за дверь, сказав: «Если и так, какая разница, где охотиться на добычу? В Вест-Индии, она даже обильней».
Он ведь не знает, зачем «Ласточка» плывёт в Сале. Или плыла? Мой бедный отец!
Ну, Дезэссар, я вытрясу твою лживую душу!
Слова про «глупышку Клару» оставляю на совести Летиции. Не стану сетовать на человечью неблагодарность, мне к этому не привыкать. Лучше расскажу, как у меня самого открылись глаза.
Сначала они открылись в буквальном смысле. Чуть не целый месяц я беспечно продрых на своём насесте, наслаждаясь ветром, простором, дыханием океана. Веки смыкались сами собой, и требовалось усилие воли, чтобы разлепить их ради ежедневного облёта корабля — подкормиться, проведать мою питомицу, осведомиться о событиях за день по её дневнику.
Но вдруг, как это всегда со мной бывает в длительном плавании, однажды ночью я пробудился свежим, бодрым и почувствовал, что спать больше не хочу и не могу. После долгой череды хмурых дней небо было ясным, усыпанным яркими южными звёздами. «Ласточка» мирно скользила по серебристо-чёрному мрамору океана, оставляя за кормой ровный след.