Но как бы сильна ни была его сила воли, от одного ее присутствия он совершенно терял голову.
Когда раздался звон склянок и Грей вошел в камбуз, он увидел там ее.
Что, черт возьми, она делает здесь? Камбуз — совсем не то место, где ей следует находиться. Она должна сидеть в капитанской каюте, где и была последние три дня. Там ему не пришлось бы видеть ее прекрасное лицо, вдыхать этот одурманивающий аромат, страдать от этих землетрясений в груди, после которых он нетвердо держится на ногах.
— Что ты здесь делаешь?
— Я накрываю к ужину. — Она держала в руках глубокую глиняную тарелку, наполненную густой дымящейся похлебкой. — Ты всегда так опаздываешь к трапезе?
Грей уставился на тарелку. Потом на Софию. И это было ошибкой.
В камбузе было жарко и душно. Ее щеки и шея раскраснелись. Выбившиеся пряди волос свились от пара в тугие завитки. Крошечные капельки пота блестели на ее груди, которая выступала из лифа, как два холмика поднявшегося теста. Ее кожа блестела, а ее глаза… Боже, ее глаза просто сверкали. Пухлые губки изогнулись в удовлетворенной кошачьей улыбке.
У нее был вид абсолютно удовлетворенной женщины, которая только что была в постели с мужчиной. И чувства Грея оказались в осаде. Все то желание, которое он пытался подавить в себе в течение последних трех дней, вырвалось на свободу. Оно промчалось по его жилам и обожгло пах.
— Я помогаю, — выдавила она. Улыбка исчезла, искорки в глазах погасли. Поджав губы и прищурив глаза, она поставила тарелку на стол.
Грей прислонился к двери и одной рукой потер виски. Проклятие, ну почему именно он всегда стирает улыбку с ее лица, гасит искорки в ее глазах?! Ему нужно, чтобы она оставалась в каюте. Он не мог смотреть на нее, быть рядом с ней, думать о ней и одновременно вести «Кестрел». Ни один полноценный мужчина не смог бы.
— Отправляйся в свою каюту.
— Нет. — Она сложила руки на груди. — Я сойду с ума, если проведу там еще хоть один день: мне не с кем поговорить, нечем заняться.
— Сожалею, что мы не можем предоставить тебе достаточно развлечений, но это не развлекательный круиз. Найди другой способ развлечь себя. Неужели тебе нечем заняться? — Он широко взмахнул рукой. — Почитай.
— У меня всего одна книга. Я уже прочитала ее.
— Только не говори, что это Библия.
Уголки ее губ изогнулись.
— Нет, не Библия.
Он перевел взгляд на потолок и нетерпеливо вздохнул.
— Только одна книга, — пробормотал он. — Как может женщина отправляться в длительное путешествие, взяв с собой всего одну книгу?
— Очевидно, не гувернантка.
В ее голосе звучал вызов.
Грей не клюнул на эту наживку, предпочтя замолчать. Молчание было единственным, на что он был способен, когда злость буквально раздирала его. Причиняла боль. Он не отводил взгляда от растрескавшейся доски на потолке, стараясь сохранять непроницаемое выражение лица.
Каким же он был дураком, когда поверил ей! Когда поверил, что это изменило его, что теперь он может найти в отношениях с женщиной нечто большее, чем мимолетное удовольствие, даже с такой, как это совершенное, изящное создание, которому он раскрыл не просто свое тело, но и душу.
Ха! Она ведь даже не открыла ему свое имя.
— Ты вообще собираешься когда-либо поговорить со мной? — спросила она. — Ведь ты хотел о чем-то меня спросить.
— Только об одном. У тебя были месячные?
— Пока не было.
— Тогда нам нечего обсуждать.
— Пока нечего, — ответила она многозначительно.
По правде говоря, Грей и сам не знал, как много ответов на свои вопросы он хочет получить, независимо от того, зачала она ребенка или нет. Он знал, что предпочитает молчание лжи. Для него не имело ни малейшего значения, кто она такая и что совершила. Для него и прежде было не важно, были ли у нее возлюбленные и сколько у нее денег — шесть шиллингов или шесть сотен фунтов. Имело значение лишь одно — она лгала ему и что-то скрывала от него.
Во время этих мрачных одиноких бдений в течение трех последних ночей он потихоньку сходил с ума, страдая оттого, что она не была с ним откровенна. Он открылся ей полностью, а она лгала ему с момента их первой встречи. Была ли в течение всех этих дней на «Афродите» хоть одна ее улыбка предназначена именно ему? Какую частицу своего сердца она открыла ему во время всех их разговоров? Когда он держал ее в своих объятиях, ласкал ее, смог ли он добраться до того уголка ее души, где кончалась ложь и начиналась настоящая женщина? Он не знал.
— Займись рисованием. — В горле першило, и он почти прокаркал эти слова. Прочистив горло, он продолжил: — Иди в свою каюту и рисуй. Раньше ты посвящала этому много времени.
— Я пыталась. Не получается.
— Закончилась бумага?
— Закончилось вдохновение. Думаю, я потеряла к этому интерес. — Пожав плечами, она отвернулась к плите и начала помешивать варево в горшке. — Грей, ты можешь сердиться на меня, если это тебе необходимо. И ты имеешь все основания чувствовать себя оскорбленным. Можешь называть меня уничижительными именами, вынашивать планы мести. Но ты должен позволить мне сделать это. Я хочу помочь.
— Мне не нужна твоя помощь.
— Нет, нужна. — Она прекратила помешивать и, словно меч, нацелила на него черпак. — У тебя восемь матросов на этом корабле, а работают они за дюжину. Я все слышу из своей каюты. Думаешь, я не знаю, как много тебе приходится работать? Что ты отдыхаешь только во время каждой третьей вахты, а иногда и того меньше?
Из ее голоса исчезли язвительные нотки, и она отложила черпак в сторону и вытерла лоб тыльной стороной ладони.
— Если я буду работать в камбузе, это высвободит Дейви для вахт. А если Дейви будет нести вахту, ты сможешь больше отдыхать.
Грей пристально посмотрел на нее. Он медленно покачал головой:
— Милая…
— Не надо. — Ее голос дрогнул. — Не называй меня так, когда на самом деле так не думаешь.
— Как же мне тогда называть тебя? Мисс Тернер? Джейн?
— Называй меня коком. — Она задиристо сдунула со лба завиток. — Если бы я умела ставить паруса или сращивать тросы, тебе бы пришлось сейчас гоняться за мной, заставляя спуститься с мачты. Я не могу выполнять обязанности матроса, но работу кока я делать в состоянии. Каждое утро с момента отплытия из Англии я проводила с Габриэлем, и я знаю, как отбить кусок солонины.
— Я не могу позволить тебе заниматься таким низким трудом.
— Неужели ты думаешь, что я буду сидеть сложа руки в своей каюте, читать или рисовать, пока ты трудишься до изнеможения? — Она схватила ложку поменьше с крючка на стене и сунула ему в руку. — Я приготовила еду, и ты будешь ее есть.