В начале сентября Александр послал Джону записку всего из одной строки.
Шотландцы проиграли битву при Данбаре.
— Слава богу, — благочестиво сказала Эстер, когда Джон во дворе конюшни протянул ей письмо.
Она сунула руку в карман и дала монетку посыльному Александра.
— Я уже заплатил, — заметил Джон.
Эстер улыбнулась.
— Да за такую новость и десяти шиллингов не жалко!
— Ты сама скажешь Джонни или мне сказать?
Она подумала.
— А где он?
— На той стороне дороги, собирает каштаны.
— Ты иди, — решила она. — Это ведь твой с ним договор спас его.
— Слава богу, — сказал Джон. — Я столько ночей не спал.
Он обошел дом, наслаждаясь солнечным теплом, исходящим от стен. Проходя мимо фасада, полюбовался гербом, который его отец противозаконно придумал и присвоил себе. Теперь это уже не имеет никакого значения, с удовлетворением подумал Джон. Столько сейчас развелось вновь созданных титулов, и такая в этом деле царит путаница, что они вообще могли бы заявить, что они баронеты, и никто бы не стал особо возражать и сомневаться.
Да и в самом деле, Джонни в один прекрасный день вполне может стать сэром Джоном Традескантом, как об этом мечтал его дед. Кто знает, что принесет новый мир! Лишь бы семья сохраняла свое положение и дело, лишь бы цвели растения в их саду, и каждый год они бы собирали драгоценный дождь богатства под своими каштанами. Лишь бы в семье всегда были наследники Традескантов, которые собирали бы эти каштаны и укладывали в глубокие влажные горшки.
Джон перешел через маленький мостик, перекинутый через ручей вдоль обочины, направляясь к участку по другую сторону дороги. Он посадил густую изгородь из остролиста, чтобы укрыть посадки от ветра и прикрыть их от любопытных взглядов прохожих. Он подумал, что в этом году уже пора подстричь изгородь, чтобы она росла погуще, с квадратной верхушкой, и выглядела при этом как красивая зеленая стена. Он ненадолго приостановился и посмотрел вверх. Уйдет больше недели работы на то, чтобы срезать верхние ветки изгороди, работа потребует больших усилий и будет очень сложной. Он улыбнулся, подумав, что, по крайней мере, Джонни будет дома и поможет ему. В этот момент он открыл калитку, поставленную между кирпичными косяками в изгороди, и вошел в сад.
Сад представлял собой новый тип сада новой эпохи, часть его была отдана под медицинские растения, а часть занимал огород. В этом саду выше роскоши и красоты ценились наука и медицина.
Но, по глубоко укоренившейся привычке, Джон даже грядки с травами и овощами расположил в виде клумб регулярного сада, они все были строго выровнены по центральной точке, где он выкопал глубокую яму, облицованную глиной и заполненную водой, чтобы использовать в качестве пруда для поливки.
На грядках ближе к центру росли самые редкие и нежные травы, которые он выращивал по заказу Медицинского колледжа. По краям он посадил лаванду — отпугивать вредных насекомых. Плюс на лаванде можно недурно заработать — цветки всегда можно продать производителям духов и аптекарям.
Подальше от центрального пруда все в той же четкой геометрической правильности располагались грядки. На них росли кухонные травы и капуста, лук и горох, репа и картофель с фиолетовыми и белыми цветами — разнообразные овощи, которые шли в пищу и с которыми Джон постоянно работал, пытаясь вывести новые сорта. Он создавал гибриды, пытаясь избавить растения от заболеваний и стараясь получить самые большие и самые питательные овощи.
И если к ним приезжал кто-нибудь из суровых критиков или сектантов, жаловавшихся на буйство красок в выставочном зале или в саду вокруг дома, Джон приводил такого посетителя сюда и показывал ему, как на этих грядках он использовал все свое искусство на службу людям и Господу.
Джонни работал в дальнем углу сада, где росли несколько рядов саженцев, готовых к продаже, а в каждом углу — по каштановому дереву. Под деревьями были разостланы белые простыни, каждый день, на рассвете и в сумерках, Джонни приходил сюда и собирал самые лучшие каштаны до того, как ими могли поживиться белки.
— Эй! — окликнул его Джон от самого входа в сад. — Записка от Александра.
Джонни поднял глаза и бегом помчался по саду, глаза его сияли радостью и надеждой.
— Король дошел до Йорка! Я могу ехать к нему!
Джон покачал головой и молча протянул записку.
Джонни взял ее, развернул, прочитал. Джон видел, как радость и энергия вытекают из его сына, точно пиявка горя внезапно присосалась к его сердцу.
— Разбит, — выговорил он, как будто слово не имело никакого смысла. — Разбит при Данбаре. А где этот Данбар?
— В Шотландии, — хрипло ответил Джон. — Вроде бы к югу от Эдинбурга.
— А король?
— Ты же видишь, он ничего не пишет. Но и так ясно, что все кончено, — мягко сказал Джон. — Это был его последний шанс. Теперь он, наверное, вернется во Францию.
Сын посмотрел на него, его юное лицо омрачилось беспокойством.
— Кончено? Ты думаешь, он уже не повторит попытку?
— Не может же он продолжать бесконечно! — воскликнул Джон. — Не может все время возвращаться и переворачивать страну вверх дном! Он должен наконец понять, что для его отца все кончилось, а теперь и для него тоже. Их время ушло. Англия больше не хочет короля.
— Ты заставил меня остаться и ждать, — сказал Джонни с внезапной острой горечью. — И я остался и ждал, как сотни, а может, и тысячи других. И пока я сидел здесь и ждал, ему не хватало солдат. И поэтому он потерпел поражение, пока я сидел дома, ожидая твоего разрешения ехать.
Джон положил было руку на плечо Джонни, но юноша стряхнул ее с плеча и отошел на несколько шагов.
— Я предал его! — выкрикнул он, и его голос сломался. — Я остался дома, послушавшись отца, а должен был мчаться к нему, чтобы слушаться своего короля.
Джон помолчал, тщательно выбирая слова.
— Не думаю, что от тебя так много зависело. Не думаю, что даже несколько сотен солдат что-нибудь изменили бы. С того самого времени, когда армией стали командовать Кромвель и Ламберт, они редко проигрывали сражения. Не думаю, что если бы ты был там, от этого что-нибудь изменилось бы, Джонни.
Джонни печально посмотрел на отца. На его красивом юном лице был лишь упрек.
— Для меня изменилось бы, — ответил он просто и с достоинством.
К обеду Джонни вышел в молчании. Молча отправился спать. На следующее утро за завтраком глаза его были печальны, и под ними залегли темные тени. Свет в Джонни вновь погас.
Эстер, вставая из-за стола, чтобы принести еще эля, положила руку ему на плечо.
— Почему бы тебе не поехать сегодня в Уимблдон? — осторожно спросила она. — Наверное, дыни уже пора снимать.