Book.

Первая фаза строительства, завершенная за два дня до того, как Фред официально сделался мэром, протянулась от Старого порта мимо моста Тьюки и до Крипты. Вторая фаза завершится не раньше следую­щего года. Через два года после этого будет возведен завершающий участок стены, соединяющий первые два, и модернизация и укрепление границы закончат­ся, как раз к переизбранию Фреда.

На церемонии Фред выступает вперед с парой не­соразмерно больших ножниц в руках, улыбаясь жур­налистам и фотографам, сгрудившимся у стены. Утро солнечное — день обещаний и возможностей. Фред театральным жестом протягивает ножницы к широ­кой красной ленте, натянутой на бетоне. В последнее мгновение он останавливается, поворачивается и же­стом подзывает меня.

— Я хочу, чтобы моя будущая жена возвестила этот знаменательный день! — провозглашает Фред. Я под одобрительный рев выхожу вперед, краснея и делая вид, что для меня это неожиданность.

Конечно же, все это отрепетировано. Фред играет свою роль. А я очень старательно играю свою.

Ножницы, изготовленные специально для этого представления, тупые, и мне приходится потрудиться, чтобы раскромсать ими ленту. Через несколько секунд у меня начинают потеть ладони. Я чувствую нетерпе­ние Фреда, прячущееся за улыбкой, тяжелеющие взгляды его свиты и членов комитета. Все они смотрят на меня с маленького отгороженного участка рядом с кучкой журналистов.

Щелк! Ну наконец-то мне удается одолеть эту лен­ту! Лента, трепеща, падает на землю, и все ликуют на фоне высокой, гладкой бетонной стены. Колючая про­волока наверху блестит под солнцем, словно металли­ческие зубы.

Затем мы переходим в цокольный этаж местной церкви для небольшого приема. Приглашенные разби­рают шоколадные пирожные с орехами и нарезанный сыр на бумажные салфетки и устраиваются на склад­ных стульях, пристраивая на коленях пластиковые стаканчики с содовой.

Это все — неформальная обстановка, ощущение близости, цокольный этаж церкви с ее чистыми белыми стенами и слабым запахом скипидара — все было тщательно спланировано.

Фред принимает поздравления и отвечает на во­просы о политике и планируемых переменах. Моя мать сияет — я никогда не видела ее такой счастли­вой, — и когда она замечает мой взгляд, то подмигива­ет мне. Мне приходит в голову, что именно этого она желала для меня — для всех нас — всю мою жизнь.

Я перемещаюсь сквозь толпу, улыбаясь и поддер­живая вежливую беседу, когда требуется. За смехом и болтовней меня преследует шипение, имя, что со­провождает меня повсюду.

«Красивее, чем Касси...»

«Не такая стройная, как Касси...»

«Касси, Касси, Касси...»

По дороге домой Фред пребывает в прекрасном на­строении. Он ослабляет узел галстука и расстегивает воротник рубашки, закатывает рукава до локтя и от­крывает окна, так что ветер врывается в машину и сду­вает волосы ему на лицо.

Фред уже становится больше похож на отца. Лицо у него красное — в церкви было жарко, — и на секунду я невольно представляю, как оно все будет, когда мы поженимся, и как скоро он пожелает обзавестись деть­ми. Я закрываю глаза, и представляю себе залив, и по­зволяю его волнам рассеять картинку: Фред, лежащий поверх меня.

— Они это проглотили! — возбужденно произно­сит Фред. — Я бросил пару намеков, то тут, то там, на­счет Флинча и департамента энергии, и эта идея ув­лекла всех — уверяю тебя.

Внезапно я больше не могу держать этот вопрос в себе.

— Что случилось с Кассандрой?

Улыбка исчезает с лица Фреда.

— Ты меня вообще слушаешь?

— Слушаю. Они все проглотили. Увлеклись идеей. Но ты мне напомнил — я хотела спросить. Ты никогда не говорил, что с ней случилось.

Теперь от улыбки не осталось и следа. Фред отво­рачивается к окну. Послеполуденное солнце покрыва­ет его лицо постоянно изменяющимися узорами из тени и света.

— А с чего ты решила, что что-то случилось?

Я стараюсь говорить непринужденно:

— Ну просто... я хотела знать, почему вы развелись.

Фред быстро разворачивается ко мне, словно ожи­дая уловить отразившуюся у меня на лице ложь. Я со­храняю безучастное выражение. Фред немного рас­слабляется.

— Непримиримые противоречия. — Улыбка вновь возвращается на его губы. — Должно быть, во время ее экзамена допустили ошибку. Она совершенно мне не подходила.

Мы смотрим друг на друга, улыбаясь, как того тре­бует долг, и каждый скрывает свои тайны.

— Знаешь, что мне особенно нравится в тебе? — го­ворит Фред, взяв меня за руку.

— Что?

Внезапно Фред рывком притягивает меня к себе. От неожиданности я вскрикиваю. Фред щиплет меня за внутреннюю сторону руки, у локтя, и руку пронзает острая боль. Слезы наворачиваются на глаза, и я втягиваю воздух, пытаясь совладать с ними.

— Что ты не задаешь слишком много вопросов, говорит Фред и грубо отталкивает меня. — Касси задавала слишком много вопросов.

Потом он откидывается на спинку сиденья, и оста­ток пути мы молчим.

Вторая половина дня всегда была моим любимым временем — моим и Лины. А теперь?

Я не знаю. Мои чувства, мои прежние предпочте­ния — они где-то далеко. Они не изгладились полно­стью, как должны были, но, словно тени, постепенно истаивают, когда я пытаюсь сосредоточиться на них.

Я не задаю вопросов.

Я просто иду.

Дорога на велосипеде до Диринг Хайленд уже пе­реносится легче. К счастью, я ни на кого не натыкаюсь. Я складываю продукты и бензин в погреб, который мне показала Грейс.

Потом я отправляюсь на Пребл-стрит, где дядя Лины когда-то держал бакалейную лавку. Как я и по­дозревала, магазинчик на углу теперь не работает, окна закрыты ставнями, а поверх установлены металличе­ские решетки. За решетками видны граффити, не­брежно набросанные на окне, ныне нечитаемые, по­тускневшие от дождя и солнца. Навес насыщенного синего цвета разорван и наполовину разобран. Длин­ная тонкая металлическая трубка, часть крепления, смахивающая на суставчатую паучью лапу, вылезла из ткани и раскачивается на ветру, словно маятник. На одной из решеток прикреплен небольшой плакатик, гласящий «Женская и мужская парикмахерская! Ско­ро открытие!»

Город, несомненно, заставил его закрыть эти двери, или покупатели перестали приходить, боясь, как бы их не обвинили в соучастии. Мать Лины, Уильям, дядя Лины, и теперь вот сама Лина...

Слишком много дурной крови. Слишком много бо­лезни.

Неудивительно, что они спрятались в Диринг Хайлендс. Неудивительно, что Уиллоу тоже прячется там. Интересно, они это сделали по своей воле или их вы­нудили, запугали или даже подкупили, чтобы они по­кинули приличный район?

Не знаю, что заставило меня свернуть в узкий пе­реулок, к небольшой синей двери, ведущей в кладо­вую. Мы с Линой часто сидели в ней вместе, когда она после школы наводила порядок на полках.