Солнце светит на покатые крыши окружающих зданий, минуя переулок, и в нем сумрачно и прохлад­но. Вокруг мусорника с жужжанием вьются мухи. Я слезаю с велосипеда и прислоняю его к бежевой бе­тонной стене. Звуки улицы — голоса перекрикиваю­щихся людей, изредка доносящееся громыхание авто­буса — уже кажутся отдаленными.

Я подхожу к синей двери, испачканной голубиным пометом. На мгновение время заворачивается в коль­цо, и мне кажется, что сейчас Лина распахнет мне дверь, как она всегда это делала. Я усядусь на ящик с детской смесью или с консервированным зеленым горошком, и мы поделим на двоих пакетик чипсов и бутылку содовой, свистнутые с полок, и будем гово­рить о...

О чем?

О чем мы говорили тогда?

Наверное, про школу. Про остальных девчонок из нашего класса, про соревнования по легкой атлетике про концерты в парке, и про то, кто кого пригласил к себе на день рожденья, и про то, что мы хотели сде­лать вместе.

И никогда — о мальчиках. Лина этого не допустила бы. Она была чересчур осторожна для такого.

Пока однажды не перестала быть осторожной.

Тот день я помню отлично. Я все еще была в шоке от налета предыдущей ночью: кровь, насилие, крики. Тем утром меня стошнило после завтрака.

Я помню, какое было лицо у Лины, когда он посту­чал в дверь: глаза круглые, перепуганные, тело напряже­но, — и как Алекс смотрел на нее, когда она, наконец, впу­стила его в кладовку. Я точно помню, во что он был одет, помню, в каком беспорядке находились его волосы, пом­ню теннисные туфли с синеватыми шнурками. На пра­вой туфле шнурок развязался. Алекс этого не заметил.

Он не замечал ничего, кроме Лины.

Я помню, как меня пронзила зависть.

Я берусь за ручку двери, набираю побольше возду­ха и тяну. Конечно же, дверь заперта. Не знаю, чего я ждала и почему так разочарована. Ясно же, что дверь и должна была быть запертой. За дверью пыль оседает на полках.

Это прошлое: оно рассыпается и собирается. Если не будешь осторожен, оно похоронит тебя. Это половина причины для исцеления: исцеление делает про­шлое и всю его боль отдаленными, словно едва замет­ный след на искрящемся стекле.

Но исцеление на всех действует по-разному. И ни у кого оно не срабатывает безукоризненно.

Я решила помочь семье Лины. У них отняли и ма­газин, и квартиру, и отчасти я в этом виновата. Это я в первый раз подбила Лину пойти на нелегальную ве­черинку. Это я все время подстрекала ее, расспрашива­ла про Дикие земли, рассуждала о том, чтобы уйти из Портленда.

И это я помогла Лине бежать. Я передала Алексу записку о том, что ее поймали и что дата ее процедуры перенесена. Если бы не я, Лину исцелили бы. Она сей­час сидела бы на занятиях в Портлендском универси­тете или бродила по улочкам Старого порта со своей парой. «Зайди и сэкономь» до сих пор был бы открыт, а дом на Камберленд-стрит не лишился бы жильцов.

Но вина даже глубже этого. Это тоже пыль: она ле­жит слоями.

Потому что, если бы не я, Лину с Алексом вообще не поймали бы.

Это я донесла на них.

Я позавидовала.

«Господи, прости меня, ибо я согрешила».

Лина

Меня будит движение и шум. Джулиана рядом нет.

Солнце стоит высоко, на небе ни облачка, ясный день. Я сбрасываю одеяло и сажусь, моргая. Во рту у меня пересохло, как в пустыне.

Неподалеку стоит на коленях Рэйвен, по одной скармливает веточки костру. Она поднимает взгляд на меня.

— Добро пожаловать в мир живых. Как спалось?

— Который час? — спрашиваю я.

— Да уже за полдень. — Рэйвен выпрямляется. — Мы собираемся к реке.

— Я с вами.

Вода! Вот что мне нужно! Я хочу вымыться и на­питься. У меня такое ощущение, будто все тело покры­то грязью.

— Ну, так пошли, — говорит Рэйвен.

Пиппа сидит на краю своего лагеря и разговарива­ет с какой-то женщиной.

— Из сопротивления, — объясняет Рэйвен, пере­хватив мой взгляд, и у меня екает сердце. Моя мать в сопротивлении. Возможно, эта незнакомая женщина знает ее. — Она опоздала на неделю. Шла из Нью-Хэйвена с припасами, но напоролась на патрули.

Я сглатываю. Я боюсь спрашивать незнакомку о новостях. Я боюсь однажды разочароваться снова.

— Как ты думаешь, Пиппа собирается уходить из Уотербери? — спрашиваю я.

Рэйвен пожимает плечами:

— Посмотрим.

— Куда мы пойдем? — уточняю я.

Рэйвен мимолетно улыбается мне и касается моего локтя.

— Эй, не беспокойся ты так, а? Это моя работа.

Меня переполняет приязнь к Рэйвен. Наши отно­шения изменились после того, как я обнаружила, что они с Тэком использовали меня — и Джулиана — для целей движения. Но без Рэйвен я погибла бы. Все мы без нее погибли бы.

Тэк, Хантер, Брэм и Джулиан стоят кучкой, с само­дельными ведрами и другими емкостями в руках. Они явно ждут Рэйвен. Где Корал и Алекс, я не знаю. Ла тоже не видать.

— Привет, спящая красавица, — произносит Хан­тер. Он явно выспался. Он выглядит в сто раз лучше, чем вчера, и больше не кашляет.

— Ну что, выступаем, — командует Рэйвен.

Мы покидаем относительную безопасность лагеря Пиппы и проталкиваемся через людскую толкотню, сквозь лабиринт сбившихся в кучки укрытий и само­дельных палаток. Я стараюсь не дышать глубоко. Здесь воняет немытыми телами и, того хуже, сорти­ром. Полно мух и мошки. Я жду не дождусь, когда же доберусь до воды и смою с себя все эти запахи и грязь. В отдалении я замечаю темную ленту реки, вьющуюся вдоль южного края лагеря. Уже немного осталось.

Мешанина палаток и укрытий внезапно обрывает­ся. Местность пересекают полосы старого дорожного покрытия, нынче растрескавшегося и сохранившегося лишь частично. Большие пятна бетона указывают на фундаменты старых домов.

Когда мы добираемся до реки, то видим на ее бере­гах толпу. Люди кричат, толкаются и прокладывают себе путь к воде.

— Ну а теперь-то в чем проблема? — бормочет Тэк.

Джулиан вскидывает ведра на плечи и хмурится, но молчит.

— Да нет никакой проблемы, — говорит Рэйвен. — Просто каждому неймется вымыться.

Но голос ее звучит натянуто.

Мы прокладываем себе путь через мешанину тел. Запах просто с ног сшибает. Я задыхаюсь, но здесь слишком тесно, даже руку ко рту не поднесешь. Уже не в первый раз я радуюсь тому, что во мне всего пять фу­тов два дюйма. По крайней мере, это позволяет мне протискиваться в малейшие щели между людьми, и я пробиваюсь к краю толпы первой, вырываюсь на крутой, каменистый берег реки, а толпа продолжает колы­хаться у меня за спиной, стремясь к реке.